Медвежка.

 

Бундур Олег

 

МЕДВЕЖКА

 

Медвежка –  наш дачный  кооперативчик.  Она  много  дала  мне,  хотя  и взяла много и сил, и времени.  Но  после  сорока  мы  уже  силы всё равно тратим. Только можно тратить бездумно и в  никуда,  а  можно  так,  что  потраченным силы возвращаются к тебе чем-то другим. А время…

Да,  наверное,  за  те  летние  месяцы, что я каждый год провожу в Медвежке, я что-то бы сочинил.  Но  точно  бы  не  написал  первую книжку рассказов «У нас, на Крайнем Севере». Не написал бы книжку «взрослых» стихов «Дачный сезон», книжку стихов для детей «Богатое лето». Не написал бы и эту книжку, которую вы будете читать. И много чего не написал бы…

Не могу говорить: я люблю  Медвежку. Так можно сказать, например, я люблю жаренную картошку  или  солённые  огурцы.  Сегодня  люблю,  а назавтра разлюбил. Невозможно в таком ко -ротком  слове  «люблю»  выразить  все  чувства,  что  есть  у  меня к Медвежке, к природе Заполярья, к моим землякам.

Эту книжку я посвящаю моим дачным соседям по кооперативу «Медвежий Угол»

ПЯТЬ ПО ЧЕТЫРНАДЦАТЬ

Чем  отличается  Заполярье от других  географических мест? Да много чем! Ну, вот, например,

зима  тут  приходит  рано, быстро и надолго.  А лето наоборот:  поздно, медленно и короткое. И весна,  соответственно,  задерживается.  В апреле – снега навалом.  И бывает, что снова и снова ещё наваливает.

Вот  потому-то  и  решили когда-то закрытие лыжного сезона страны проводить у нас в городе. Конечно, не в самом городе — в  лесных  снежных окрестностях. Я не знаю, кто это решил, но все мы благодарны тем людям.

Ну, представьте:  долгая, холодная зима с полярной ночью,  долгая, холодная весна, лета нет и нет,  всё  надоело и вдруг среди этого всего –  праздник –  лыжная гонка на семьдесят километров!  Лыжники отовсюду приехали, гостей, наверное, столько, как и горожан.

Гонка проводится в первое воскресенье апреля.  За речкой Нива снега ещё много, правда, редко, но бывает – на открытых местах он сходит. Тогда к  «Буранам»  цепляют металлические лис — ты и возят на них снег. Специальными приспособлениями накатывают лыжню.

Лыжная траса – 70 километров, хотя нет, не трасса. Это гонка на семьдесят километров, а сама трасса четырнадцать  километров.  Вот лыжники  и  бегут  пять раз по четырнадцать, получается

семьдесят.

Гонка  очень трудная для лыжников.  Всю зиму до этого они бегали-гонялись, сил много истратили, а надо ещё 70  километров  пробежать…  Всё это  показывают по центральному телевидению.

Однажды к нам приехал очень известный спортивный  комментатор  рассказывать о гонке. Он, как  всегда, блестяще  провёл свои комментарии.  После гонки хозяева хорошо угостили гостя, а когда прощались, гость сказал:

- Я отблагодарю Кандалакшу за тёплый приём!

Ну, сказал  и  сказал.  Мало  ли, что может  человек  сказать в расслабленном  состоянии.  Все и

забыли об этом.

Следующей зимой на Зимней  Олимпиаде в Лейк-Плессиде российские спортсмены победили. Комментировал наш гость. И вот он сказал на всю страну:

- В  адрес  чемпионов  пришли  поздравительные  телеграммы  из  Москвы,  Санкт-Петербурга,

Кандалакши…

Мы все прямо обалдели у телевизоров! Так простенько, ненавязчиво прозвучало: из Москвы,

Кандалакши…  Где  Москва,  а где Кандалакша?  И  вот, благодаря ему, оказались на одной ступеньке с Москвой.

Умеет  человек  слово держать!  Я  вообще  очень трепетно отношусь  к этому. Не можешь – не обещай.  Пообещал – сделай.  Пообещал,  не  получается  сделать, предупреди  заранее, что  не

выполнишь обещанное. И человек не будет надеяться напрасно.

На  гонки  приходят почти все жители города, кроме младенцев и стареньких бабушек. Дедушки  приходят, что вы!  А бабушкам и младенцам трудно будет три часа на морозе выдержать, да вдруг метель начнётся – и такое было.

Много  людей  приходят  потому, что  наши  кандалакшские   лыжники  обязательно  занимают

призовое место. Или даже два! Вот, чтоб три места – такого, к сожалению, не случалось.

Недоброжелатели  и  злопыхатели  бурчат за спинами, что наши побеждают, потому что  никто не мешает.  А  когда другие лыжники бегут, то им лыжню переходят лоси, медведи, мелкие звери – зайцы, лисы. И птицы летают, всякие гадости кричат.

Да неправда это! Наши лесники всё зверьё заранее предупреждают, чтоб подальше  в лес уходили  и  никому не мешали. Лоси и сами не дураки, чтоб на такую толпу лезть. А медведи вообще по берлогам  спят  ещё. Тоже мне, болтают, Бог знает  что… Птицы,  правда,  летают, в самом деле, вороны. Но кричат своё обычное: кар-кар.

Наши  побеждают  потому,  что правильно говорят: дóма и стены помогают. Да если ещё стены

живые  вдоль  трассы стоят, если эти стены машут руками, флажками, шапками, кричат, подбадривают – как не победить? Вот и побеждают.

Да  и  не  только  это. Вон  кандалакшские саночники сколько раз побеждали на международных  соревнованиях  в  чужих  городах.  Даже странах! Последний раз в 2008 году в Италии: Катя Лаврентьева, И. Лазарев, П. Поршнев стали чемпионами.

Просто люди настоящие у нас. Я об этом уже сколько говорю…

А  лыжные  гонки  сейчас у нас не проводятся. Сейчас проходят другие гонки, за другие пьедесталы, за другие места и кресла…

 

ШАШЛЫКИ

Сейчас  шашлыки  затеять  на  природе  даже  зимой – пустячное  дело! Чемоданчик  с

мангалом – всегда в машине, древесные угли – всегда в магазине. С мясом, правда, по-

возиться  надо, замариновать  по  уму. На вездеходовских колёсах моей «Нивы» — в  любую сторону. Приехал, через 15 минут угли в мангале созрели, выложил ровненько шампуры  над углями – 20 минут  и  готов шашлык! Притом  вкусный, угли — то  настоящие!  А ещё через 20 минут уже домой едешь…

Но не то. Нет процесса. Шашлык должен быть в конце, как награда за страдания и труд.

И за радость.

Мужчины выходят заранее с рюкзаками, деревянными лопатами, вязанками дощечек

от магазинных ящиков, чтоб лес на костёр не губить. В глубоком снегу пробивают тропку, чистят место, да не просто чистят, режут лопатами снег огромными кирпичами и выкладывают бруствер вокруг будущего кострища. А почему «выкладывают»? –  Выкладываем! В сторонке — большой снежный прямоугольник вместо стола.

Позже  и  женщины  с  ребятишками  подтягиваются. Работы всем хватает: мужчины за костром смотрят, угли из шишек нажигают, мясо на шампуры нанизывают. Женщины стол готовят. А  ребятишки, думаете, сидят? Ага, будут сидеть! Они тоже вовсю трудятся: в бруствере роют снежные норы  и  гроты. Смотришь  вокруг – а  детишек-то  и  нет! В  норах  укрылись. Надо  только смотреть, чтоб головешек туда не натаскали – задохнуться можно.  Да чтоб  вокруг нашей крепости никто не бродил. Свои-то знают, а если чужой кто в нору провалиться? Что с ним будет? Ребята в лесу дичают: по  норам прячутся, рычат  оттуда, зубы  показывают, когти точат! Того и гляди своих кого-нибудь в нору затащат и обглодают до костей. А чужого и подавно… Вот и приходится откупаться шашлычным мясом…

А погода! Где такая может быть в марте? Только у нас, в Заполярье, за Полярным кругом, значит. День уже набрал силу, солнце вовсю сияет, словно  винится, что давно у

нас не было, а на той стороне Земли людей радовало. А теперь вот и нас! Снег белый

до голубизны. Или это от неба он голубой такой?

На соседней сосне белки радостно скачут и зубёшками цокочут. А радостные они потому, что знают: им тоже перепадёт угощение! Да не шашлыки! Что, вы не знаете, что белки не едят мясо? Белкам уже кормушку вешают, уже семечек да орешков чищеных сыплют.

А белки тут же залезают в кормушку, с ладоней прямо выхватывают гостинцы и убегают. Убежит, спрячет и снова возвращается. И ведь не отталкивают друг друга от кормушки, вроде, как по очереди берут. Вот как!

На маковке сосны — ворона чёрная. Смотрит, не каркает, чтоб не прогнали, да чтоб товарок своим карканьем не приманить. Ворона уж точно мяса ждёт. А женщины на край бруствера остатки шашлыков выкладывают, да  крошки хлебные, да другое что со стола, пичугам разным. Ничего не пропадёт, всё подберут птицы-звери: склюют, сгрызут, проглотят. И нас потом добрым словом вспомнят. Ну, не словом-карком, писком, свистом, чириканьем, А вот и не чириканьем! Нет воробьёв в лесу. Воробьи в городах, возле людей живутпоживают.

Вот такой шашлык – настоящий шашлык! Вкусно было! Весело было! И для здоровья полезно и для души трепетно: с живой природой пообщались!

 

Я  ПРО  ТО  И  ГОВОРЮ

Всем хороша наша Медвежка! Слышите: ш-ш-ш? В первых словах уже шорох и шёпот листьев в лесу.  Потому что со всех сторон лес окружает Медвежку.

Мы находимся на самом юге Кольского полуострова. А южнее нас – Карелия.

Если  продвигаться  с  юга до Мурманска, то природа и климат меняются постепенно. Привык к одной местности, дальше пошёл. Это также, когда выходишь из тёплой горницы в сени, освоился с этой температурой — потом уже и за дверь, на мороз.

Вот и Кандалакша наша, как сени между  Карелией и всем остальным Кольским полуостровом.

Через  два  часа езды от нас начинается лесотундра, а дальше уже тундра, а ещё дальше Баренцево море, Ледовитый океан и Северный полюс – бр-р-р – холодина!

Так  вот, про Медвежку. Всё  тут  есть:  и лес, и сопки, и  болота с озёрами.  Как раз рядышком с

нами тоже есть озеро. Мы его называем Мёртвым – нет рыбы в нём.

Утки, конечно, на лапах приносят икринки, к  середине  лета даже мальки  могут  появиться, но

зимой  гибнут.  Озеро-то  глубиной  полметра  всего, а  дальше под водой – ил бездонный. Вода промерзает, рыба гибнет.  Но утки есть.  Прилетают весной две-три пары. И мы бережём их – не рассказываем горожанам, чтоб охотники осенью не постреляли.

Чужие  не  бьют уток, а среди наших дачников завёлся один  хмырь – застрелил  утку  прошлой осенью. Потом объяснял нам – для того, чтоб собаку натаскать, научить, то есть, за утками  плавать. Пришлось и его самого натаскать. Нет-нет, что вы, без рук! И в воду не бросали. Просто со- брались  и  поговорили  по-мужски.  Хорошо поговорили. Хмырь этот после разговора готов был бежать на другие озёра, ловить там уток и выпускать в наше.

Но это дело зряшное: утки прилетают и живут там, где они на свет родились.

Этой  весной  они  снова появились.  Сейчас уже утята за ними плавают, как лодочки за пароходом. Плавают и крякают:

-  Кря-кря, кря-кря, не зря, не зря вы того хмыря… кря-кря!

Всем  хороша  Медвежка, но дорога к ней плохая. Три километра по лесу, камни, лужи. С каждым годом лужи становятся глубже, а камни всё больше  из земли вылезают.

Но лужи-камни, ладно… А вот подъёмчик есть один – это серьёзно.  Метров двести он. По прямой  дороге  двести  метров – пустяк.  А если вверх – проблема. Он сам по себе крутой, да ещё с двумя  поворотами, да  опять те же  камни  и  канавки. Их вымывает дождями, но больше талой  водой. Летом приведём в порядок, грунт набросаем, утрамбуем, а весной то же самое.

Так  и  воюем  с  ним – то все вместе, то по одному. В этом году славно потрудился наш дачник один.  Почти весь подъём заровнял. Тот самый дачник, что утку застрелил. Тогда мы его все ругали, а теперь все благодарим. Исправился человек. Вот что значит правильное воспитание!

А  вторая  беда – электричество, вернее, отсутствие его.  Когда  начинали всё это, не протянули провода. Тогда можно  было.  А сейчас  нашим маленьким коллективчиком не осилить, никаких

денег не хватит.

Но  все уже как-то приспособились: керосиновые лампы, свечи, а кто-то электростанцию переносную купил. К ней можно и телевизор подключать, и электродрель, и холодильник, и свет да- ёт она.

Я, так, совсем не страдаю из-за того, что электричества нет. До середины августа ночью светло,

как  днём.  Тем  более,  в  моём домике только на первом этаже пять окон. А ближе к осени лампочки присоединяю к автомобильному аккумулятору – и поужинать можно, и почитать.

А телевизор на дачу мне и даром давайте! В любое окно посмотрю – картинка лучше, чем в телевизоре. Да и потом, наработаешься днём, поужинаешь, по какой-нибудь улице пройдёшься –

их  у  нас  четыре – посмотреть, что  и  как у кого растёт, почитаешь малость – и  баиньки!  Какой там телевизор…

И  холодильник у меня есть. На  веранде  открыл люк, а  внизу  полуметровый подвальчик. Там

с зимы холод. Борщи-котлеты хранятся столько же, как и в городском холодильнике.

Кеша  тоже  пользуется  этим  подвальчиком.  Нет, котлеты  не  ворует и мышей  впрок  туда не

складывает. Я лаз сделал, чтоб Кеша мог наружу  выходить. На ночь мы люк приоткрываем, Кеша  с  охоты возвращается – и спать на второй этаж. Но это если у него охота удачная была и хорошее настроение. Если нет, Кеша начинает под дверью горланить, чтоб в дом пустили. Запустишь, он через двадцать минут опять орёт, чтоб выпустили – снова на охоту. И всё сначала. Пока кто-нибудь за тапок не возьмётся.

Кеша сразу за печку прячется. А после запрыгивает к кому-нибудь в постель и спит до утра. Притом к тому, кто за тапок не хватался. Хитрован…

Днём,  когда в огороде работаю и мыслей нужных нет, я приёмничек включаю и слушаю радиостанцию «Ретро FM». Там прежние песни поют. Прежние  песни – они со смыслом. Иногда целый роман в трёх куплетах. А сейчас в песнях  слова  одинаковые. Только исполнители разные…

Вот, рассказал  про две наши беды – плохую дорогу и отсутствие электричества, и подумал: ни- какие  это  не  беды. Это даже преимущества  наши! Чужой  народ  к  нам не ездит, а те, кого мы

приглашаем, в один голос говорят:

- Нет лучше места, чем ваша Медвежка!

И я про то же.

 

НА ЛЫЖАХ ПО РЕЛЬСАМ

Как медленно ни добирается весна, но всё-таки приходит она и к нам в Заполярье.

Зима, огрызаясь, отползает, прячется вначале за домами в тени, потом в лесу за речкой, потом за сопками. Стоит солнцу уйти на ночь, она тут же в атаку  готова – насылает мороз ночной. А днём: укроется солнце за тучами – зима выстреливает снежными зарядами, метельками. Это не страшно. Как только выглянет солнце, снег поспешно прячется в лужи, чтобы ночью льдом показаться. Да поздно, поздно. Уходит зима, но делает ещё последнее усилие: цепляется за вершину Лысой сопки и наблюдает оттуда, злая, как травка под ветром шевелится, детишки разноцветные бегают…

Обидно ей. Нет-нет, да и швырнёт оттуда хиленький зарядик. Но куда там! Уже солнце

вовсю зарядило! Зима лапы под себя поджимает, забирается всё выше, а потом и вовсе

на ту сторону сопки сваливается и прячется в ущелье.

А я за Лысой сопкой наблюдаю: как только на склоне вытаивает силуэт голубя, такого,

знаете, фанфаронистого: голова поднята, пышный зоб, хвост широкий. А лапы внизу в опушке из перьев. Таких, что ли, турманами называют…

Ну вот, как только вытаял голубь – всё! Можно на дачу по лесной дороге добраться. Ну, лужи будут, а как же: весной и без луж?

А сейчас только голова и зоб на сопке появились. Рано, пешком не пройти. А хочется.

Посмотреть, как дом перезимовал, не обгрызли ли зайцы малину? Они, разбойники

длинноухие, если снег не укрыл её, любят малиной лакомиться. Не ягодами, конечно, а ветками. Я и сам весной с малиновыми веточками чай завариваю – вкусно!

Короче, решили мы с дядей Мишей, ближайшим моим дачным соседом, на лыжах

пробиться. Прикинули: если уехать на первом автобусе, по утреннему морозцу можно

будет добежать. Наст выдержит, да и лыжня, наверное, есть. Не одни мы такие нетерпеливые. А вечером, когда морозец вновь прихватит, последним автобусом назад.

Мы-то прикинули верно. Но в Заполярье наверняка загадывать нельзя, Даже вредно.

Нет-нет, никаких снежных буранов не было, метели не метелили, вьюги не вихрили,

морозы не морозили. Наоборот, солнышко весь день наяривало. Вот-вот…

Приехали, батюшки-светы! Только-только наконечники штакетин из снега вылезли,

а во дворах-огородах целина непролазная! Правда, скамейка на солнечной стороне моего дома вытаяла.

Такой чистый снег по весне надо золой посыпáть или, на худой конец, песком. Каждый кристаллик золы, каждая песчинка солнечный жар впитывают и превращаются в

тысячи печечек. И плавят снег.

Посыпал. К концу дня снег наполовину ушёл. Печечки сработали!

Ах, как хорошо весной на даче! Воздух – не надышаться, птицы поют – не наслушаться, вроде, как мне обрадовались. Да не мне, конечно, солнышку. Вот только жаль, что

нет моей парочки знакомых свиристелей . Где-то в лесу свою весну встречают.

Отдохнул, пробил траншеи вдоль грядок, чтоб талой воде ловчее в ручей стекать было. Малину пошевелил. Молодцы, лопоухие, не тронули. Да и не могли тронуть – под снегом вся.

Печку затопил. Тоже обрадовалась, загудела, запела: — Ставь чайник, хозяин!

Набил чайник снегом, поставил. Дядю Мишу крикнул, перекусили, чаю с малиновыми

веточками попили. Пора на последний автобус. Солнышко опускаться принялось. Вот

солнышко и подвело нас. Нет, оно-то светило жарко, по-настоящему, но вечерний морозец тепла испугался, не пришёл, не приморозил наст.

Снег по обеим сторонам лыжни и между лыжных следов потаял, опустился, а лыжня,

наоборот, поднялась, оказалась, как две рельсы. А как на рельсах удержаться, если

двигаешься по ним на лыжах? А я к тому ж, хотел, как лучше: у сына лыжи пластиковые

взял. А они скользят – будь здоров! Да и деревянные дяди Миши не отстают.

По нетронутому снегу — лыжи проваливаются, без лыж – ещё хуже, с этих рельс – соскальзывают и опять же проваливаются, но реже.

Попробуйте лечь на пол боком, а потом подняться. Не выйдет. Надо перевернуться

на живот или на спину. А как ты перевернёшься на живот, если лыжи на ногах? Да и ещё ноги выше головы, а всё туловище в снегу? Кошмар! Акробатом надо быть.

Вот едем с дядей Мишей по этим рельсам и соскальзываем, и в снег бýхаемся. Одному  не встать. Второй помогает. Пока помогает – сам в снег валится. Побарахтаемся, побарахтаемся, встанем и снова…  Если б шпалы были, можно б по шпалам. Так то ж,

если рельсы настоящие.

К автобусу мы всё-таки успели. Пришли мокрые, уставшие. Едем, друг на друга посмотрим, вспомним – смех разбирает.

А Коля Маленький с Колей Большим – тоже наши дачные соседи – на следующий день хотели на дачи добраться. Метров двести прошли и вернулись. Да где им там! Это мы только смогли — на лыжах по рельсам: дядя Миша всю жизнь на железной дороге отработал, а я, почитай, всю прежнюю страну по «железке» объехал от Риги до Новосибирска, от Целинограда до Мурманска. Я б и сейчас поехал, да некуда…

 

СЛЕД

Я человек не лесной. Ну, в том смысле, чтоб веточку сломанную заметить, траву примятую, помёт звериный. Лежит, ну и пусть себе лежит. А кто, где, когда – не знаю. Вот мой друг, лесничий Володя, тот мастер! Он лесной житель. А я – квартирант в лесу.

Скажу, конечно, на каком кусте, какая ягода, под каким деревом, какой гриб. Как у поэта Николая Рубцова: «А под каждой осиною гриб – подосиновик, а под каждой берёзою гриб – подберёзовик». И я так.

И следов не знаю. Правда, заячий след на снегу отличить могу: два круглых следка, а

рядом с ними два продолговатых – это заяц. Когда скачет, он длинные задние лапы за

передние забрасывает. А другие следы – нет.

И птичьи тоже. Крестики на снегу – ага, птицы ходили. А какие – вороны или куропатки – я мимо! Просто вижу следы и радуюсь: хорошо! Значит, есть птицы, есть звери.

Ранней весной, в начале мая, я шёл по лесной дороге к себе на дачу. Ну, ранней весной в мае – это по нашим заполярным меркам. В средней полосе в начале мая уже

редиску трескают, зелёным лучком хрустят, укропчиком наслаждаются. А у нас зелёный лучок – сто рублей пучок на рынке!

Я размерено шагал с рюкзаком за спиной и палкой в руке. В лесу снег ещё лежал между деревьев, а вокруг них от нагретых воздухом стволов, снег растаял. Каждое дерево

стояло, как будто бы на зеленом островке брусничника среди белых сугробов. Да уже

и не белых – потемневших, подтаявших с глубокими оспинами от упавших веточек, сосновых иголок и прочего лесного сора.

На дороге снег местами растаял, местами собрался в глубокие лужи. Для того мне и нужна была палка – лужи мерить, чтоб знать: лесом её обойти или прямо брести.

Последняя треть пути начиналась с подъёма. Снег на нём растаял, вода стекла вниз,
оставив у начала подъёма песчаные намывы.

Перебравшись через очередную лужу, я ступил на такой намыв и … быстро отступил

назад в лужу.

Медвежьих следов я не видел никогда – ни на картинках, ни вживую. Но то, что это

был он – медвежий след – сто процентов! Широкая, вдавленная в песок, пятка и веером над ней пять пальцев – Конечно, мишка! Следы вели в ту сторону, куда и я шёл.

- Караул! – Подумал.- Бежать надо! Куда? В лес по снегу не убежишь, дорогой по лужам – тоже. А что бежать? Тут его дом родной, недаром наше место называется

Медвежий Угол.

Я выбрался из лужи на обочину, оглядываясь, сел на камень.

Я приехал первым шестичасовым автобусом, на моей остановке никто не выходил,

вряд ли, кто и на втором автобусе приедет, вчера праздновали День Победы. Народ спит. Ждать бессмысленно.

А, собственно, чего бежать? Может, он два дня назад прошёл. А вдруг два часа назад?

Или десять минут назад? Вот когда я пожалел, что не разбираюсь в следах…

Я разглядывал медвежий след. След, как след, обычный. А я других и не видел…

Снял сапог, носок и, что есть силы, вдавил пятку в песок. Ну, и что? В моём следе

на дне его скопилась вода, в  медвежьем – не было. И что? Впиталась? А когда?  А, была, не была!

Закурив две сигареты сразу, я выдувал дым, как можно дальше, чтоб медведь учуял  и испугался. Во всю глотку орал песни, которые помнил, палкой стучал по алюминиевой кружке. Наверное, не только мой, а и все медведи в округе разбежались…

Сразу после подъёма, медвежий след повернул вправо, в сторону вытаявшего языка брусничника, уходящего в лес. Наверное, ягодой прошлогодней пошёл лакомиться…

Оставшийся путь, я пролетел мигом! Даже не мерил лужи. А, может быть, их и не было. Не помню.

На окраине нашего посёлка меня встретил мой сосед дядя Миша. Он сидел у разобраной теплицы и улыбался:

- А я думаю, кто это песни горлопанит после праздника!

- Да нет, дядь Миш, это я от страха горлопаню, а не после праздника, — и рассказал ему про следы.

Мы поговорили, попили чаю и разошлись заниматься делами.

Дачный сезон начался.

 

РАННЕЙ  ВЕСНОЙ

Как-то не очень уютно на даче в первое, после зимы, посещение её. Оно и понятно: промоины от талой воды в огороде, осевшая земля в грядках, связанные и пригнутые к земле снопики малины… Короче, следы зимнего запустения.

Однако  же, и  радость! Наконец-то  на  волю выбрались, на  простор  к  синему  небу, к яркому солнцу, к ожидающему обновления лесу. Вон сколько всего!

И  снова  надежда  на тёплое лето – уже три года подряд оно холодное и дождливое. Надежда на хороший урожай. А противный ворчун внутри скрипит:

- И  что  ты  будешь  делать   схорошим урожаем? И так хороший, всем хватает: и нам, и ребёнкам, живущим в Мурманске…

Ой,  да  просто  радостно, когда земля, не жалея, возвращает тебе твои  заботы о ней! От души

потрудился – от земли получил. Что посеешь, то и пожнёшь. Верно говорят.

В т от  раз  на дачу приехали всем семейством: жена с сыном, я и наши друзья верные — Кеша и Дези. Собака сразу же умчалась в лес. Как же, охотница! А Кеша осторожно принюхивался ко всему, осматривался, привыкал заново.

До  этого  он с  прошлой осени  жил в квартире.  В городе мы его не выпускаем во двор. Кошки вполне обходятся без этого – помещения квартиры достаточно для их жизни. Но всякие разминки  мы  ему  устраиваем. А вернее, он устраивает нам. Ходит следом, скрипит, помявкивает,

хватает зубами, цепляет лапами за ноги, пока не начнёшь играть с ним.

Любимое  дело – прятки.  Он  ныряет под стол, или в пустую коробку, прижимается ко дну её и ждёт. А мы ходим по квартире и спрашиваем друг у друга:

- Кешу не видели? Где же Кеша?

Потом начинаем громко звать:

- Кеша, Кеша, где ты? Кеша, выходи!

Кеша  не  выдерживает и, когда кто-нибудь проходит мимо, молнией вылетает из коробки, цапает за штанину и снова замирает.

Или другая игра.  В прихожей по лазалке, что я ему смастерил, забирается  на  шкаф под самый потолок, а я бросаю ему туда  полоску овчинной шкуры, привязанный к шпагату. Кеша зубами и когтями  вцепляется  в  шкуру и тянет к себе, я — к себе. Кеша шипит, злится, потом начинает рычать так, что прибегает Дези посмотреть, что у нас такое происходит?

Это место на  шкафу служит для Кеши убежищем. Там он прячется от нас, если  нашкодит.  Или

от  Дези, если достаёт её до печёнок и она готова хвост ему откусить.  А он  высунет  оттуда хитрую морду и дразнит:

- Ага, не достанешь, не достанешь!

В  каждый  первый приезд,  как  и сейчас, Кеша  ходит  у дома, осваивается, вспоминает, потом

по мостику переходит ручей и исчезает в лесу. Ну, держись, мышва!

Сын  пошёл посмотреть, как другие участки перенесли зиму, жена прибирается в доме, а я занялся кустарником – малиной и смородиной   . Ягодные кустарники – это моё! Я слежу за ними, обрезаю,

удаляю старые ветки, убираю ненужные новые.

И  не  только  малину и смороду. Вдоль участка по ручью густо растёт всякая смесь: ивняк, ольха, осина,

береза, ёлочки.  Всю  эту  густоту  я  однажды  ради  интереса подрезал  ровненько. Здорово получилось:

такая живая зелёная ограда. Теперь каждое лето  я её подстригаю сбоку и сверху. Ни у кого такой нет!

А  ёлочки  сначала  не трогал, они  подросли, я  убрал  у них вершинки. Ёлочки пошли в стороны расти и

теперь над  подстриженным кустарником возвышается шесть пышных шаров, сформированных из живых ёлочек. Все удивляются: как это получилось? Ну, я-то знаю как: несколько лет подстригал.

А  какое  солнышко ласковое!  Скоро, скоро всё оживёт и серые, скучные огородные и лесные окрестности  закудрявятся  зеленью.  И  птицы  радуются.  Ещё бы!  Весна, новая жизнь начинается. Как не радоваться?

Вдруг прибежал сын с побелевшим лицом и, показывая на озеро, заикаясь, проговорил:

- Там лось лежит…

Бросились  за  ним.  В озере  этом  тонкий  слой  воды и бездонный,  гиблый ил. Рыбы в озере нет, толь-

ко утки прилетают в конце мая. В дальнем углу озера в кустарник заходит небольшой заливчик. В метре от  берега  под  весенним ледком была видна лосиха. Большая голова её склонена набок, передние ноги почти доставали берег, а нижняя часть туловища уходила в ил.

Видать о сенью  или  весной лосиха шла вдоль озера, заливчик, засыпанный снегом, приняла за берег и провалилась,  пыталась  достать  берег, но  ил  крепко  держал.  Так и погибла, несчастная, мучительно и долго умирая.

Жена и сын плакали, собака скулила. Я с трудом увёл печальное семейство домой.

К  вечеру,  когда  лёд   растаял, мы с  Клоковым Саней  зацепили лосиху тросом и машиной оттащили её

в  дальний карьер. Там  выкопали яму, засыпали песком, сверху накатили камней, чтоб медведи и волки не смогли раскопать…

Сейчас  дно  карьера  заросло  мелким  кустарником и травой, а на том месте поднялась крепкая осина,

возвышаясь   метра на три над краем карьера. Каждый раз проезжая мимо, мы с женой вспоминаем  тот случай.  А сын, наверное, уже не помнит. Да ему и не надо об этом. Сейчас  у него другие заботы и переживания:  его молодая семья ожидает первенца.

 

БОРЩ  С  НАВАРОМ

Кто  как, а я очень трепетно отношусь к еде. Собственно, не к самой еде, не к процессу поглощения  её,  а вообще к пище. Не оттого, что  я  гурман, то есть капризен в выборе блюд и люблю всякие кулинарные изыски. И  не потому, что  я  обжора и толстяк.  Нет, я мужчина нормального

объёма  и  веса.  Наоборот,  можно сказать, что я очень экономен.  Например, могу из одного куриного  окорочка приготовить блюдо и два раза до отвала накормить семью из трёх человек. Я

умею и люблю готовить. Но это, так, к слову…

Такое  отношение к пище идёт, наверное, от моих совсем не сытых студенческих лет. Да и последующая  жизнь  молодого  специалиста – доктора, а  потом уже и немолодого, была, скажем

прямо, скромной. И детство тоже…

Но  не  будем  далеко в память  лезть.  Я  и  сам не люблю, когда автор ударяется и удаляется в

глубокие воспоминания. Такого  может  навспоминать… Иногда читаю писателя, своего сверстника  и диву даюсь: откуда он накопал такое? Я ведь тоже в то время жил, а подобного не припомню…

Ну, да ладно. А про еду я вот к чему.

Тогда  мы  только получили во владения свои дачные участки. Никаких строений ни у кого ещё не было – так, столик на столбике и пара лавочек – посидеть отдохнуть, да перекусить.

В  моей поликлинике делали чистку – наводили порядок в подвальных помещениях, выбрасывали  всякий  хлам.  В  одном  углу  подвала стоял огромный трёхстворчатый шкаф с фанерными стенками.  Уже  тогда  таких  шкафов  не  делали, и  лет  ему  было,  наверное, как и мне – около тридцати.

Я спросил у главврачихи, можно ли взять шкаф себе.

- Скажу спасибо! – радостно разрешила она.

Почему  радостно – понятно: шкаф тот кому-то надо было выносить, грузить, вывозить на свалку. А тут человек сам желает избавить лечебное учреждение от такого урода.

Я  нанял  водителя  с  машиной и перевёз шкаф на дачный участок. Шуток со стороны дачников

было много, вроде:

- Во, доктор даёт! Ещё дом не построил, а уже мебель завёз.

Но все шутки закончились в тот же вечер, когда мы с женой, не торопясь переоделись в шкафу

в одежду, в которой не стыдно в автобусе ехать, а рабочие штаны, куртки, сапоги оставили там

же – в шкафу.

По  лесной  дороге к автобусу соседи завистливо поглядывали на нас, особенно женщины – на супругу мою.

В  следующий  выходной  мой авторитет вырос ещё больше. К обеду хлынул дождь, хоть и тёплый, летний,  но  не очень уютно было дачникам стоять под ним, натянув на головы куски поли- этилена.  Отрезок  рубероида  на крыше шкафа и его стены покрытые старинным надёжным лаком  хорошо  защищали  нас от дождя.  Мы с женой сидели в большом отделении, сын в – в малом.  Да  он и обедал в шкафу, и спал, ежели  уставал, и  уроки готовил.  Очень уж нравился ему этот шкаф – ну  просто дом  готовый с крышей и дверями.  Одна дверь от шкафа сохранилась до сих пор – я приспособил её к сараю, только углы металлическими угольниками скрепил.

Была суббота. В тот раз мы с моим восьмилетним сыном приехали вдвоём. Как обычно, переоделись в шкафу и занимались огородом.   Время было к двенадцати, нужно было подумать про обед. Я захватил с собой сырое мясо и всё, что нужно для борща – решил сварить его в котелке

на  костре  и  оставить  в  ледяном  ручье  и  на завтра, чтоб снова не заморачиваться с готовкой.

А  на  костре – совсем другой борщ, даже  и  не борщ уже… Да на костре даже хлеб, поджаренный на прутике за пирожное идёт!

Я сварил борщ, котелок без крышки опустил в ручей остывать, а верёвку от  ручки котелка при- вязал к бревну, перекинутому через ручей.

Через  час  сын  запросил  есть – не  вопрос! Борщ давно готов. На столике расставили тарелки,

выложили зелёный лучок с рынка, хлеб.

Пошёл  за  котелком, нагнулся  отвязать его и застыл: по красной томатной поверхности борща

в  густом  наваре  среди поджаренного лука, шкварок, капусты плавал какой-то серый шар, диаметром четыре-пять сантиметров. Покрыт он был серой мокрой шерстью. Ложкой я перевернул его. Показались скрюченные лапки с коготками и востренькая мордочка.

-  Мышь!  –  Ахнул я.  Видать, бежала по бревну, услыхала запах борща, наклонилась и шлёпнулась.  А  может  по верёвке спускалась попробовать моё варево и сорвалась. Но это, как говорят следователи, версии, а фактом была мышь, сварившаяся в горячем борще.

- Ну, и что делать? – Лихорадочно размышлял я. – Вылить? Так голодные оба и больше нет ни — чего.  Да  и  не  могу я вылить борщ, приготовленный такими стараниями, в полевых условиях. А что такого? Мышь, милое  существо, в  горячем борще она, так сказать, продезинфецировалась, не отравимся…

Сын резал хлеб и ничего не видел. Я ложкой зачерпнул мышь и забросил в кусты, принёс котелок к столу, налил в тарелки. Сын начал первый.

- О! Вот это борщик! Настоящий, лесной! – Восторгался он.

- Да, именно лесной, — думал я, — с мышью, прибежавшей из лесу.

Тут сосед дядя Миша пришёл.

- Слышу, такой  запах  плывёт  по  участку.  А  я  есть  хочу, сил нет! Примите в долю? У меня тут

колбаска есть, пирожки Юля моя испекла.

Сын подвинулся на лавке:

- Садитесь, дядя Миша! Сейчас угостим. Вы такого борщика в жизни не пробовали.

Наполняя  тарелку  соседу, я  подумал, что  и  в  самом  деле, такого борща он не ел. Да и сам я

впервые в жизни пробовал борщ, приготовленный на костре с наваром из мыши…

А борщ был вкусным в самом деле…

 

ЧТО  НАМ  СТОИТ ДОМ ПОСТРОИТЬ…

Что  настоящему  дачнику нужно? Много чего. Например, желание на земле трудиться, умения

и способности всякие.  Дом построить – это вам не  хухры-мухры.  Для этого многое надо уметь.  И вообще…

Вон  Серёжка  Муравьёв  свой рубленный дом быстро поставил. Он тогда работал важным начальником.  Тогда  у  него друзей много было.  Набежали и в два дня из брёвен стены накатали.

Сейчас  Сергей на пенсии.  И друзья куда-то делись. Зато детей и внуков у него целая рота. А это

ещё лучше.

Коля Маленький  и Валера-машинист нанимали специалистов дома свои строить. А Володя Семёнов и Санька  Клоков сами всё делали. Они мастера – руки у них, как надо, и откуда надо рас- тут. Тем более, Санька — плотник по профессии.

Дядя  Миша и тётя  Юля в своём  пожилом возрасте тоже сами дом возводили. Они его купили

в разобранном виде, а потом по чертежам собирали.

И я сам. Но сначала на бумаге сто раз изобразил во всяких проекциях, потом сто раз в уме по –

строил.  Спать  ложусь  и  строю, сплю  и строю, сплю и строю.  А  утром  просыпаюсь:  чего это я

опять в своей городской квартире, а не в новом доме лежу? А, понятно, его ещё построить надо на самом деле, а не в уме.

И  построил! Рассчитал, сколько разного  стройматериала  пойдёт, вплоть  до  дверных ручек и

шпингалетов оконных. Зимой закупил и в ещё пустой гараж сложил. Весной всё перевёз на дачный участок. А потом просто было: весь материал под рукой — бери да строй!

Быстро получилось.  28 июля начал, а 6 сентября дом снаружи уже готовый стоял. Нет, правда!

Крыша,  стены,  окна,  двери. Потом, конечно, ещё достраивал изнутри: утеплял, стены досками обшивал, полы настилал, второй этаж ладил.

Все  наши  дачники удивлялись: доктор, а какой симпатичный дом построил: с резными наличниками, резным крылечком.

Я  и  сам  удивлялся:  как  я  смог? Я же никогда дома не строил. Откуда у меня умение это взялось?  Отчим  мой  этому  не учил меня, сам я в молодости занимался пением, танцами, в драм- кружок ходил, читал много…

А  в  студенчестве  увлёкся  доктором  Фрейдом – был  такой  австрийский  психоаналитик Зигмунд  Фрейд.  Он  писал, что  всё  идёт  из детства, имея в виду разные болезни, поступки и действия.  Вот, то-то  и  оно! Я  же  до  первого класса жил у бабушки с дедушкой. А дедушка был по столярной  части.  Пацанёнком  я  у него в мастерской пропадал, спал на стружках, если уставал.

Играл  с его инструментами, рубанками всякими. Думаете, рубанки, чтоб доски рубить? Нет, рубят топором, а рубанком доски строгают, чтобы гладенькими были.

У  дедушки было с десяток этих рубанков разных размеров и назначений. Для грубой обработки – шерхебель,  для  тонкой – фуганок.  Фуганок  был  метровой  длины, я  и поднять его не мог

тогда.  Для  фигурной  обработки – цинубель, калёвка, например, канавку  в  доске  выбрать или

переплёт оконной рамы выстрогать. Сейчас я и не видел нигде таких…

Всё это богатство дедушка оставил своему сыну – моему отчиму. А папаня добро это расфуфыкал. Инструменты долго пылились и ржавели в старом гараже, а потом и вовсе исчезали.

Вот  откуда  это  и  пошло у меня – с детства. Я смотрел, как дедушка работает, в моей детсткой

головёнке отложилось, запомнилось и в моё умение превратилось. Но, наверно, не только это…

Ну, а  желание  всё  делать  возникло  из  необходимости. И  из-за  ответственности. Я  же  муж,

2

отец, добытчик, защитник – мужчина, одним словом!

В  то  время  я  не  мог купить кухонную мебель, как сейчас. Да её и не было такой! Потому сам  выдумывал, делал. И  книжную  стенку длиной пять метров и от пола до потолка, с расписными

полированными  дверками  тоже  сам  сочинил. И электрогитары. Как я мог тогда выложить две докторских зарплаты за электрогитару? Пришлось самому делать. Я и в оркестре играл на своих гитарах.

Ну, и  с  дачным  домом  так же. Самому строить дешевле. Да и интересно же было – смогу ли?

И азарт появился. Вот и смог!  И инструментом нужным обзавёлся.

У  меня  теперь  тоже  много всего. Только пилок-ножовок восемь штук! На разные случаи жизни. Одно дело бревно располовинить, другое – доску ровненько отпилить, третье — финтифлюшки всякие в наличнике вырезать…

И  рубанки, и стамески, и молотки. Даже деревянный  молоток  есть – киянка  называется. Нет, не  гвозди  забивать. Такой  нужен, когда  деревянные детали собираешь, сколачиваешь. От металлического молотка на дереве вмятины, а киянка – то, что надо!

И т опоров, и топориков  четыре. Для  грубой  и  для  тонкой работы. Я топором могу из бревна

квадратный брус вырубить, потом только рубанком пройдусь, выровняю – и всё.

Есть у меня любимые инструменты. Я стараюсь никому не давать их в пользование.

Вот  разве  скрипач  доверит  свою  скрипку  кому-нибудь? Нет, конечно. В чужих руках скрипка

звучать не так будет, а когда к хозяину вернётся – закапризничает. Потом настраивать долго на -до.

Так  и  здесь. Дашь  попользоваться  рубанок, топор  или  ножовку, а после сидишь, мучаешься,

на наждаке  лезвие выправляешь, тонким оселком до ума доводишь. Или ножовку снова разводить надо, трёхгранным напильником зубья точить…

Потому  я и не даю  свои  любимые  инструменты  никому. Я их сыну передам. Ему пригодятся. Дом, конечно, он вряд ли строить будет, но у настоящего мужчины, хозяина инструменты в доме должны быть.  Кое-что у него уже есть.  Дырку в стене просверлить он может, скамейку сделать, мебель магазинную по чертежам собрать – это запросто! Молодец! В меня пошёл. Только своей дорогой.

 

ВСЁ  НОРМАЛЬНО!

Сижу на крылечке, прихлёбывая чай, смотрю на свой сад-огород, готовлюсь-настраиваюсь с утра на обычные дачные дела. Нет, это я уж очень шикарно сказал: сад-огород. Какой там сад на Севере? Не назовёшь же малину и смородину садом… Тем более, клубнику. Скажи я это среди наших дачников – улыбаться начнут.

Точнее будет – огород с грядками. Есть, правда высоченный куст сирени, две рябины…  Ух, ты!

Смотри, прилетели снова – пара свиристелей опустилась на рябину. В этом году я их вижу в

первый раз. Ну, думаю, прилетели со мной поздравствоваться, ишь, как свистят-свиристят! Нет,

конечно, не мне. Это они заглянули посмотреть, как рябина цветёт, узнать, виды на урожай её. Хорошие виды!

Пара разведчиков прибыла. Посмотрят, оценят, потом сородичам расскажут: какой урожай рябины будет. А поздней осенью или зимой вся стая налетит и за пять минут оставит голые ветки – все ягоды склюют. Не жалко, пускай клюют. Для кого же тогда ягоды в лесу?

Каждый год свиристели прилетают на участок в конце июня, когда рябина распускается…

- Вот, — думаю, — конец июня, лето в разгаре, а здесь рябина только-только зацвела. Да и не только рябина – шиповник напыжил бутоны, не сегодня-завтра они раскроются и поплывёт над моим участком чудный розовый запах. А на запах этот слетятся, закружат над шиповником

шмели-тяжеловесы, осы-полосатики и ещё какие-то жучки-паучки, букашки таракаши. Всем

сладенького хочется! Пусть пьют – тоже не жалко. А нам плоды достанутся…

А у шиповника, наблюдая за этой насекомой суетой, подолгу будет сидеть моя уже не юная

натуралистка Дези. Если б она была не собакой, а человеком – точно бы стала зоологом, вернее, энтомологом. Это учёный, который насекомых изучает.

Стала б она человеком, а всё равно душа собачья, охотничья в ней осталась. Вот представь-

те: ходит она, рассматривает букашек через лупу, а тут заяц! И она за ним! Вот картинка: учёный в очках, с лупой, с сачком несётся по кустам за зайцем и лает. Умора!

За шиповником сирень скоро будет распускаться. Природа потихоньку, помаленьку готовилась к нашему северному лету, а теперь вот радостно выказывает свою красоту.

И редиска начала созревать – вчера первую пробовали. И лук стрелки вытянул. И квас жена затворила. Пора за окунями идти.

Я б и сегодня пошёл, да неотложные дела не пускают: на днях должны приехать к нам три

художника из Москвы. Прочитали мою книжку о Севере, посмотрели в ней картинки, что я сделал и загорелись желанием поработать на нашей натуре – природе то есть.

Надо успеть к их приезду второй этаж в порядок привести: лишнее вытащить, полки прицепить, кровати застелить.

Может и на рыбалку вместе сходим. Но, вряд ли. Времени у них мало. Картину быстро не нарисуешь. Это фотограф: щёлк, щёлк, щёлк – потом выбирай нужное фото. Хотя, нет. Настоящий фотограф тоже долго работает. Недаром самых лучших называют фотохудожниками.

Я, когда смотрю картину, слушаю эстрадную песню или классическую музыку, всегда поражаюсь: как художник смог передать на полотне и шорох прибоя, и блики солнца на воде, и

разные оттенки зелёных листьев на дереве. Художник не вырисовывает каждый листик – это

невозможно, их же тысячи! А смотришь на картину и видишь не зелёное пятно, а каждый лист. Как это?

Или музыка. Вот семь нот всего. Вы их знаете, конечно. Как из них сочинили тысячи и тысячи песен, сотни и сотни серьёзных произведений? Так это ж только в нашей стране. А стран-государств на Земном Шаре больше двухсот, а в каждой стране – свои народности и у всех свои песни, своя музыка. Вы вот можете объяснить мне: как это можно? Я не могу понять, хотя и в оркестре играл, и в микрофон пел.

Хорошо, песни — песнями, а вот, когда художники приедут, буду за ними по пятам ходить,

смотреть, может пойму: как это у них получается. Но сомневаюсь. У меня есть знакомые питерские художники Алексей Худяков, Олег Рубан. Я смотрел, как они работают. Смотрел, смотрел, а ничего не понял. Если б понял – сам художником стал. Но мне это не дано…

Ну, ладно, хватит прохлаждаться, как говорит наш председатель кооператива Санька Клоков,

надо за работу приниматься. Лето вовсю разгулялось, свиристели появились на рябине. Всё

путём, всё нормально: чему надо — то растёт, чему надо — то цветёт, кому надо — тот свиристит. А мне всё это надо: и то, что растёт-наливается, и то, что цветёт-развивается, и тот, кто поёт- свиристит. Вот какой я жадный до всего этого. Всё мне надо! А иначе, зачем и жить…

 

МЕДВЕЖКА

Я иногда думаю: что заставляет нас с женой здесь, на Крайнем Севере, где зона не только рис- кованного, а даже бесперспективного земледелия, копаться каждое лето в огороде? То, что мы выращиваем  на  дачном  участке  никак  не окупается, если б мы даже продавали выращенное.

Мы, два работающих доктора, могли бы себе позволить купить на рынке всякую эту огородную прелесть. Так ведь и покупаем же, своего не хватает, а продолжаем ковыряться  в земле и деньги в неё, как в яму, вкладывать…

Наверное, делаем это потому, что интересно же: своими руками семечко, которое на ладошке и не видать, воткнёшь в землю и вырастишь чего-нибудь. И съешь с аппетитом.

Да и для здоровья полезно поработать разнообразно на свежем лесном воздухе – лес-то вот он – в десяти метрах.

Но не только это. Наверно, ещё и потому, что деды наши и прадеды копали землю и кормились с неё.

Вот земля наша русская тысячи лет стоит. И мы на ней тысячи лет живём. И предки наши  пахали и сеяли, не нападали ни на кого, а по большей части сами защищались, отбивались или отмахивались от других.

А возьми американцев из Соединённых Штатов. Лет триста назад или больше — охотники, аферисты и авантюристы начали собираться там. Правда, нужно отдать им должное: были они смелыми людьми, готовыми рискнуть всем, готовыми начать всё заново.

Вот собрались они в той Северной Америке, а земля-то чужая! И народ коренной живёт там –  индейцы. Что делать? Что делать, что делать – воевать надо! И стали они местных притеснять и вытеснять.

Привыкли воевать и до сих пор, нет-нет, да и забросят куда-нибудь свою ракету…

И чего это меня в Америку занесло? У меня и тут на даче близких и нужных соседей полно! И все добрые и отзывчивые. Что ни попроси, не откажут. Хоть бревно помочь перетащить, хоть каменюку сдвинуть. Про хлеб, соль и говорить нечего. И все интересные люди и разные.

Например, дядя Миша – самый пожилой человек среди нас. И жена его тётя Юля – тоже. Пожилые, а сами дом поставили. И огород сами копают. А у них два сына. Два таких здоровых

бугая, а они сами копают. Но это запретная тема и мы её в разговорах обходим…

Сергей Муравьёв – очень капитальный сосед. И дом у него капитальный – из толстенных брёвен срублен. И семья капитальная, большая. И что ни сделает Серёга, всё у него получается капитально, как беседка, которую он недавно построил. В ней всё его семейство помещается и

ещё место для соседей остаётся.

Вовка-лётчик привык к небесным просторам. И участок у него такой же просторный, хоть на

самолёте летай. Или на вертолёте. Только посадочную полосу построить надо. Это можно – рядом много участков пустующих.

Валера Долецкий – машинист электровоза. Там нужно быть внимательным и обстоятельным.

Хоть электровоз и быстро мчится, но машинисту спешить нельзя: подумай, а потом делай. И

на даче Валера такой же обстоятельный: прежде, чем доску прибить, он десять раз подумает и примерит. Потому у них с женой Валентиной так аккуратно на участке.

Санька Клоков – прямо изобретатель Черепанов. Санька сам сконструировал и собрал мотоплуг. А свой «УАЗик» вездеходный с закрытыми глазами одной рукой отремонтирует. А двумя руками он его за бампер поднимает. Такой здоровый!

Правда, есть один сосед, про которого мне говорить не хочется. Ну и не буду. Проехали. Хотя на счёт пахоты огородной – он будь здоров какой!

Да и все наши соседи трудолюбивые. А ленивым здесь делать нечего. Потому их и нет здесь.

Ленивые в первые два года поразбежались.

Осенью в моей беседке за ручьём мы отмечаем свой День Урожая. Каждый тащит своё выращенное, самое необыкновенное, чем удивить можно. Пока жёны накрывают на стол, мужчины у костра сидят. Вспоминают прошедшее лето, строят планы на будущее.

А когда поужинаем, под мою гитару песни поём. Наш Медвежий Угол — так зовётся маленький посёлок, а по нашему – Медвежка, стоит на возвышенности. Внизу, километрах в полутора

большое озеро и посёлок Озерки. Потому-то песни наши далеко разносятся над водой.

Если на следующее утро ехать в город на автобусе, можно услышать, как дачники, севшие в

Озерках, говорят:

- Слыхали, опять Медвежка День Урожая справляла? Полночи песни пели.

И такая зависть слышится в голосах. Правильно, пели. А чего нам не петь? Вон у нас какие замечательные люди и соседи. И урожай удался…  Любой позавидует….

 

ИННОКЕНТИЙ

Дачу  свою  я  построил  в  живописнейшем  месте! Со всех сторон сопки и лес. В пяти

метрах от дома бежит ручей, берущий начало в сопках. Перешёл его по мостику – и ты в лесу! А в лесу: черника, брусника, вороника, костяника, в километре на болоте – морошка, а на другом болоте – клюква. А во дворе: смородина, малина, жимолость, ирга, клубника. Вот сколько ягод у меня, хоть и Крайний Север. Главное – не ленись, да чтоб руки ловкие и сердце доброе!

Так вот, про лес. В лесу нужно всё время под ноги смотреть. Чуть зазевался, и ты уже на

земле, потому что о гриб споткнулся!

А птичьего народу в лесу – не перечесть! Тетерева, куропатки, рябчики, коростели, кукушки, сойки, пеночки и прочая мелочь. У меня есть два знакомых свиристеля. Сядут парочкой на ёлку, что на границе моего участка и леса, сядут и давай трещать мне о чём-то о своём птичьем. А я на дачном крылечке чай пью. Они мне потрещат, я им посвищу. Вот так и беседуем.

Свиристели – они птицы степенные, не хулиганят, как некоторые сороки или пичуги всякие. Эти пичуги – воришки мелкие – клубнику крадут, когда поспеет. Даже кота мое-

го не боятся, потому что днём после охоты ночной спит мой кот Иннокентий. Но это для чужих Иннокентий. Для нас – Кеша. А не знакомый ну, просто не может назвать такого серьёзного кота Кешей. У него и язык-то не повернётся сказать «Кеша» семикилограммовому красавцу ростом мне почти до колена. Кот важно ходит по двору или сидит в открытой калитке, осматривая окрестности. А калитку и закрывать не надо! Кешу в калитке не обойти, а сам он с места не стронется. Его даже собаки соседские остерегаются.

Соседский телок, овчарка Джон, тот домой по лесу возвращается или по соседней улице обходит наш дом. Вот такой сторож. И охотник знатный! У нас  и  животного  мира тьма: просто мыши, мыши — полёвки, землеройки, лемминги, зайцы.

Лето для Кеши начинается с мышиного люда. Но он, паршивец, ловит их, но есть не хочет. Складывает на крылечке утром. Поймает, принесёт, положит и смотрит на меня, дескать, вот какой я добытчик! С десяток принесёт и успокаивается. А может у него за -рядка такая.

Мышей этих я догадался в компост бросать – хоть какая-то польза от них. А то сплошной вред. С ними и сотня таких котов, как мой, не справится. Но по дому мыши не бегают. Это Кешина заслуга. А у соседей, у которых  Джон, мышей в доме полно. Мыши собак не боятся. Они даже из-под носа у Джона еду его воруют.

К концу лета Кеша начинает таскать домой зайцев. Ну, не зайцев, а почти зайцев – вырастающих зайчат. Кеша и сам ростом с зайца и окрас у него подходящий, такой серый с дымкой. Наверное, он пользуется этим, притворится зайцем, затешится в их компанию, а потом – цап! — подходящего и домой!

Но теперь Кеша перестал таскать зайцев. Может, совесть проснулась кошачья, но я думаю по другой причине. Думаю, что соседский телок, овчарка Джон сговорился с другим соседским псом лайкой Диком и вдвоём они потрепали Кешу. По одному им же не

справиться с ним. Наружных следов трёпки на Кеше видно не было, но всё-таки какую-то нервную душевную струну они у него порвали. И теперь Кеша далеко в лес не ходит,

только вдоль ручья, чуть что – прыг через ручей – и на своей территории. А далеко в лес

Кеша со мной ходит. Но когда он со мной, зайцы меня, наверное, за километр чуют, какая уж тут охота. В общем, Кеша зайцев теперь не ловит. Может это и к лучшему. Зайцев ловить – не кошачье это дело. Кот должен молоко лакать и мышей истреблять. А это Кеша исправно делает. Молодец!

 

ДЕЗИ

Я бросил ключи на пол. От шевелящегося клубка отделился один щенок и, переваливаясь,

качаясь и падая, добрался до ключей и уткнулся в них тупоносой и смешной мордахой.

- Эта и будет нашей собакой, — решил я – самая храбрая из всех, любопытная и сильная.   Три остальных щенка копошились, тыкались мордочками в материнский живот.   Так оно впоследствии и оказалось: из этого щеночка вырос умный и понятливый эрдель женского пола, наша общая любимица Дейзи. Мы назвали её так, потому что в это время  я перед своей первой поездкой в Швецию учил английский, на глаза мне попалось слово

deisy, в переводе – маргаритка, цветок. Потом, для удобства произношения Дейзи превратилась в Дези.   Она действительно была нашим цветком, росла и развивалась на наших глазах, украшала нашу жизнь, сглаживала некоторые шероховатости семейного общения.   Дези безмерно, бесконечно любила каждого из нас в отдельности и всех троих вместе. Готова была выполнить любую просьбу. Если б мы все трое одновременно дали ей три разные

команды, её сердце, наверное, разорвалось бы на части от того, что она не смогла бы их выполнить все сразу.

Дези считала себя членом нашей семьи и была таковой. В отличие от трёх наших котов, живших в разное время. Каждый из них был хозяином в доме, а мы все – так, рядом гуляем. Ну,

если гуляете и делать вам нечего, так и быть, почешите мне спинку…

Дези и котов всех наших любила, а, может, терпела из любви к нам. Коты же издевались

над собакой как хотели, особенно последний, живущий сейчас Кеша. Он был крупный, хитрый и наглый. Конечно, Дези было наплевать на его крупность – одного щелчка её челюстей

достаточно было, чтоб Кеши вообще не существовало. Но она не могла этого сделать, Кеша знал и пользовался.

Место её было под журнальным столиком. Конечно, не очень удобное для собаки её габаритов, но Дези с детства к нему привыкла и любила, главным образом потому, что я был всегда рядом: читал ли, сидя в кресле, справа от стола, спал ли ночью на диване – слева от него.

Так вот, я сижу у компьютера, супруга занята в кухне, Дези под столом дремлет. Кеша выспался, ему скучно, надо бы размяться. Он вспрыгивает на столик и длинной своей лапой достаёт Дези под столом, за что придётся: за ухо, за морду. Шерсть у неё густая, хорошо цепляется.

Дези это надоедает, она вылазит из-под стола и начинает гонять Кешу. Этот жук хитрый забегает за диван. Дези пытается достать его оттуда лапами, царапает когтями по полу, а Кеша

уже выскакивает с противоположной стороны и цапает её за ногу, притом за ахиллово сухожилье – знает куда! Дези больно, она щёлкает зубами, Кеша вновь залетает за диван – и всё

сначала.

Или внезапно подлетает к собаке, встаёт на задние лапы и начинает мутузить её по морде с двух сторон передними, стараясь зацепить за нос – самое чувствительное место. Дези лает, изворачивается, припадает к полу, подпрыгивает, в конце концов, бежит ко мне, прячет морду меж моих коленей и жалуется, потявкивая:

- Да уймите же своего бандита, иначе я хвост ему откушу!

Ещё в детстве сказались её ум и понятливость. Ну, я не говорю о всяких там командах: сидеть-лежать-стоять – это само собой. Месяцев в семь у неё болели уши. Мы протирали их

ватками, мазали, капали. Если она видела флакончик, ватку, пипетку – сразу же убегала под стол. Но не это…

Как-то мы с супругой в кухне пьём чай, говорим о чём-то. Дези сидит на полу, слушает.

Я обращаюсь к жене:   - Надо бы Дези уши закапать.

Её, как ветром сдуло, а в руках и на столе ничего не было: все пузырьки и ватки в прихожей в аптечке.

Ещё более забавный случай.

В спальне сидим втроём на диване: сын играет на гитаре какую-то пьеску, я проверяю, Дези лежит, положив голову мне на колени.

А надо сказать, что лазить на диван жена ей не дозволяла. Это Кеше можно было всё, вплоть

до того, что, когда все садились за стол обедать, Кеша прыгал на стул, клал передние лапы на стол и требовательно мявкал: — А мне! – И жена ставила ему блюдце.

Заходит супруга в спальню:

- Дези, ты почему на диване? Ну-ка, слазь!

Дези спускает передние лапы с дивана, выжидательно смотрит на жену: вдруг передумает…

- Слазь, слазь, бессовестная!

Собака спрыгивает. Ложится на пол, грустная: как же, от папы прогнали…

Только супруга уходит, Дези вновь на диване. Я тихонько ей шепчу:

- Дези, мама идёт!

Дези испугано спрыгивает, бежит к двери, выглядывает в прихожую — вправо, влево – нет

мамы! И бегом на диван.

Ну, что это? Разве не понятливость, не ум собаки?

Я вообще считаю, если по-человечески относиться к собаке, постоянно с ней разговаривать,

чувствовать в ней друга, в себе её защитника, то получится наоборот: вы будете собаке другом, а она вам – защитником.

 

ШЕРРИК

Шерри – рыжий спаниель с длинной шерстью, длинными, до полу, ушами и грустными глазами. Принадлежал он Ольге – подруге моей жены. Это была не собака. Это был

энерджайзер, или, как там называют эти батарейки, которые никогда не кончаются.

Шерри тоже никогда не кончался. И грусть в его глазах была показная. В нём не кончались не только энергия, но и охватывающая всех любовь и дружелюбие. Наказать

его было невозможно, да и бесполезно, то есть без пользы для дела. Да и как его накажешь? Нашкодит, начинаешь его стыдить или ругать, он смотрит так грустно-грустно,

дескать, не ругай меня, честное слово, я не хотел, так уж получилось. Я и сам понимаю,

что нехорошо всё это и больше никогда не буду, правда. – Вот что-то подобное

можно было прочесть в его грустных глазах…

Как-то Шеррик со своей хозяйкой гостили у нас на даче. Я собрался за грибами, ну и, конечно, взял собак – своего свою Дези и Шеррика.

Ну, вы знаете, что такое лес -  это не поле ровное – кочки, трава, кустарник между деревьями и прочее. Моя собака легко всё это пересекала, обегала, перепрыгивала. Но

ведь и Шеррик с его-то росточком! Только он, как мячик выпрыгивал из травы то там,

то там, как чёртик из табакерки выскакивал. И так два часа. Я просто диву давался.

Когда пришли домой, Райда тут же бросила кости на пол – она всегда так забавно ложилась: покружится, покружится на месте, а потом всеми костьми сразу, как грохнется и лежит, положив морду на лапы.

А этот жук не лёг. Пока я пил чай в доме, он пару грядок с морковкой потоптал, вырыл два куста смородины, что я прошлой весной посадил, а из-под третьего я его вытащил  за коротенький хвостик – только он и торчал под кустом. Весь в грязи, уши до земли висят, а глаза грустные-грустные, дескать, эх, не дали до конца дело доделать. Так, держа за хвостик и задние лапы, я и макнул его в бочку с тёплой водой, чтоб грязь смыть.

Шеррик отряхнулся, два раза подпрыгнул на месте и помчался за калитку, посмотреть,

где там можно пошкодить.

Я сказал Ольге:

- Послушай, у тебя же не пёс, а сгусток энергии. Им аккумулятор можно заряжать!

- А я и сама заряжаюсь от него, — смеясь, ответила Ольга и побежала догонять Шерри.

 

МАЛОЕ СЕМЕЙСТВО

Спать я ложусь рано – в одиннадцать-полдвенадцатого, оттого что поднимаюсь тоже рано.

Не потому что от возраста не спится, просто с юности привык в пять часов вставать. Из своих шести студенческих лет – пять работал дворником. Подметал улицу Куйбышева в Ленинграде. Я тогда жил там. О, я был очень хорошим дворником. Жаль, что сейчас не посмотреть, как чисто я убирал свой тротуар. За эти годы столько раз уже и снег падал, и листья облетали… Хотя те дворники, что после меня пришли, тоже неплохими были, а иначе всю улицу давно бы сне- гом и листьями завалило! Я недавно был в Питере, ходил на свою улицу Куйбышева – чисто. Молодцы!

Двенадцатый час, пора бай-бай. Почти каждый раз в это время у нас в доме начинается котопёсия. Как только я укладываюсь на диван, ко мне под бочок запрыгивает кот Кеша. Он вытягивается вдоль меня во всю свою длину, правую заднюю лапу кладёт мне на бедро, а переднюю правую – на грудь, притом, дотягивается подушечками пальцев до щеки или до шеи. Старается, как можно больше моего тела обхватить – всё моё! Это он, вроде, обнимает и показывает, как он меня любит!

Как только Кеша умостился, пригрелся и начинает посапывать, из-под журнального столика

выбирается Дези. Она недовольно ходит вдоль дивана – ревнует. Потом останавливается, укоризненно смотрит на меня, порыкивает и пытается очернить Кешу:

- Опять  этот бандит на диване лежит, а он кусок колбасы стянул. – Ей-то  самой на диван запрещается.

Кеша, как будто не слышит и ещё теснее прижимается ко мне.

Дези становится передними лапами на край дивана и зубами пытается схватить кота за лапу

и стащить. Тот лениво уворачивается:

- Отстань, не видишь, что ли, мы спим.

Поймать кота за лапу не удаётся, Кеша парень ловкий. Дези клацает зубами, злится, потом – смертельный номер! – хватает челюстями Кешу за башку и тащит с дивана. Кеша из собачьей пасти дурным голосом орёт: — Караул! — цепляется за одеяло, за мою футболку, но всё — равно оказывается на полу. Дези отпускает его и, удовлетворённая, успокаивается. А Кеша долго мо- ет лапой свою обиженную морду.

Наконец, наступает мир в малом семействе. Дези снова забирается под стол на свой коврик, через некоторое время туда же отправляется и Кеша, всем своим видом говоря:

- Ну, вот, опять с этим животным спать! – Но сам близко прижимается спиной к тёплому собачьему брюху.

Вам перед сном читают, чтоб вы быстрей уснули? Вот и я включаю какие-нибудь последние новости и, засыпая, слушаю, как диктор рассказывает мне сказки про будущую хорошую жизнь.

Из-под стола слышу храп Дези. Вот не думал, что собаки храпят! А она с самого детства храпит. Разбудишь её: — Дези, не храпи! — А она удивлённо смотрит: — Я храплю? Не может быть! –

И снова засыпает.

Между Дезиными всхрапами слышится сопение Кеши. Он не умеет, как все нормальные

коты урчать-мурчать, только сопит и подхрюкивает Дези. С кем поведёшься…

Под все эти звуки засыпаю и я. Сплю спокойно, без храпа. Во всяком случае, я этого не слышу  и никто меня за уши не дёргает, и нос не зажимает.

Будильник заведен на пять, но уже за пару минут до звонка, я просыпаюсь. Можно было б

и не заводить его, не просплю. Но не заведу будильник, заведётся Кеша. Если будильник не

прозвонит, он сначала деликатно мяукнет:

- Вставай, уже пять!

Я лежу и думаю: ну, ещё минуточку. Кеша ещё раз мяукнет, а потом начинает носиться по

комнате, топочет лапами, прыгает, на стул, на стол, на телевизионную тумбу и во весь голос

мявкает:   - Ну, сколько можно? Я уже выспался, есть хочу.

Встаю. Вместе идём в туалет — у Кеши там свой горшок — вместе идём в кухню. Я пью чай, Кеша ест свою рисовую или манную кашу с рыбой.

Потом я таскаю «железки», Кеша поощрительно смотрит на меня: молодец какой! Если вас хвалят за что-нибудь, хочется ещё лучше это делать. Я и стараюсь.   Потом ванная. Кеша запрыгивает на стиральную машину и заглядывает в ведро, куда с шумом льётся ледяная вода. Она и летом ледяная: не прогревается земля на глубине.

Выливаю на себя воду, закрывшись шторкой, но брызги всё равно попадают на кота. Он знобко передёргивает шерстяной кожей, брезгливо отряхивает лапы и убегает.   Всё это время собака лежит под столом: её время придёт через пару часов: кормёжка, прогулка.   Вот такое у меня милое малое семейство.

Когда начинается листопад или идёт снег, у меня, как и в юности падает настроение, хотя давно уже и не нужно выходить на улицу с лопатой или метлой. Но моя кошачье-собачья компания быстро помогает поднять его – моё падающее настроение…

 

ЧТО-ТО  Я  ЗАПУТАЛСЯ

Нет, всё-таки это она меня приручила. Я имею в виду собаку – моего эрделя Дези.

Это она меня приучила вставать рано, чтоб до работы погулять с нею. Это она меня приучила домой приходить не позже восьми вечера – как же! – собака голодная и не выгулянная.

Это она меня приучила искать по рынкам кости подешевле для её похлёбки. Кости подороже – я и сам погрызу! Хотя, справедливости ради, нужно сказать, что ей достаются и вкусненькие рёбрышки. Да и со стола перепадает — она приучила меня на куриных косточках оставлять ей мясо.

Да и много к чему приучила меня моя собака. Да и не только меня. Моих приятелей приучила, а верней, отучила при встречах хлопать меня по плечу. Только дотронутся до меня, у Дези поднимается верхняя губа, а зубы превращаются в клыки:

- Не тронь моего любимого хозяина!

Да и я отучился от этого – хлопать кого-нибудь. Только хлопну, она делает шаг вперёд и смотрит на меня: — Хватать?

Собака даже толкнула меня пойти на сделку с совестью. За всё время мы ни разу не выезжали все вместе в отпуск – всегда кто-нибудь оставался с ней. А тут мне предложили поехать в Ростовскую область с молодёжным лагерем. Детки ехали туда собирать фрукты и отдыхать. Или наоборот. А с ними должен быть медик – вот меня и пригласили.

Я, конечно же, согласился, имея втайне далеко идущие планы. Начальник лагеря сразу сказал, что сына я могу взять с собой. Ага, думаю,  один пункт моего плана выполнен. Получил медикаменты, составил списки. За два дня до отъезда пошёл к начальнику осуществлять второй пункт:

- А можно и жена со мной поедет?

Начальник посмотрел на меня, задумался, пожевал губами:

- Так мест нет, там всё по головам расписано.

- А мы ей снимем жильё, а за билет я уплачу. – Согласился.

Ура! Второй пункт есть. Осталось самое трудное. Помчался в «ветеринарку» за справкой, что собака здорова.  Ну, там всё нормально было.

На платформе мы стояли за час до прибытия поезда, все четверо: я, жена, сын и собака. Всех трясло. Бедная Дези прижалась к моей ноге, опустила голову – куда девалась её обычная весёлость.

Начальник лагеря увидел нас издали, подошёл, молча уставился на собаку, только два слова

и сказал:

- Справка есть?

Он, конечно, понял мой тонкий расчёт, понял, что я устроил ему форменный шантаж:  или он берёт собаку, или отряд едет без медика – как за час вместо меня найти другого?

Я готов был сквозь платформу провалиться от стыда – вот на что толкнула меня моя собака. Так и поехали вчетвером и со всем отрядом.

Дези приучила меня к тому, что, когда бы я ни приходил, в каком бы настроении ни был – она была рада мне безумно. А это, согласитесь, много значит: когда ты знаешь, что тебя ждут, знаешь, что любую твою просьбу, не приказ – просьбу — выполнят. Знаешь, что понимают тебя с полуслова. На даче выйдем за калитку, она смотрит на меня, что я скажу: к озеру, или, там, на бо -лото и она в ту сторону поворачивает.

Общаясь с собакой, мы тешим своё самолюбие: вот какие мы сильные, умные, важные и собака каждым движением своим подтверждает это.

Но вот я о чём думаю: если б так сложилось, что несколько лет мне пришлось бы общаться с собакой и только с собакой, а потом вновь вернуться в обычное человеческое общество, мне было бы очень трудно. За эти годы я бы привык к бесприкословному  подчинению и послушанию своей собаки. А люди далеко не всегда слушают тебя, часто не соглашаются с тобой, даже сопротивляются. И, потом, это собака искренна в своих чувствах до кончика хвоста, а человек может говорить одно, а думать… И обманывать может.

Но я-то привык к другому. И как бы я жил? Наверное, тут же начал комплексовать, стал желчным, злым, противным – бр-р-р!

И снова пришлось бы удалиться на дачу или закрыться в городской квартире, а за покупками посылать собаку с запиской: прошу подателю сего…

Господи, до чего додумался! Нагромоздил страстей всяких. Хотя, если целый день на работе вертишься: врачебные приёмы, вызовы на дом, консультации, бумаги всякие, устал, как собака, пардон, как лошадь! Приятно, когда приходишь домой, а тебя встречают искрящиеся любовью собачьи глаза, её улыбающаяся морда.

Снимаю уличные туфли, а собака тут же тащит мне домашние тапки. Это я её приучил тапки мне подавать.  Хотя, подождите, а может это она меня приучила к тому, что я всегда знаю: тапки мне сейчас принесут… Что-то я запутался совсем….

РАНО-РАНО  ПОУТРУ

Я сижу на дачном крылечке, чай пью. Ещё рано-рано, пять часов, но солнышко светит вовсю. Да оно и ночью светило. Тёплое лето у нас короткое, но в огороде всё вызревает. Как раз потому, что солнце и днём, и ночью. Световой день круглые сутки, а не  как в средней полосе.

Растениям огородным для жизни и для роста солнечный свет нужен. Это человек жить может без солнца, если полярная ночь. И не только жить, но и расти. Детишки-то растут полярной ночью. А иначе, что было бы? А растениям без солнца — никак.

Я думаю, прихлёбывая чай: вот какое крепко существо – человек! И в стужу любую живёт, и в

темноте, и без пищи какое-то время. Мне, к счастью, не доводилось без еды жить долго, но, на-

верное, смог бы. А вот без жены Елены моей Прекрасной, без сына Родиона, без этих берёз и елей – точно пропаду.

Весна уже в воздухе висит. Да и не только в воздухе: на земле травкой проявила себя, на ягодных кустарниках – набухшими почками: вот-вот появятся зелёные клювики листочков.

Справа за ручьём – лес. Там тоже весна. Но голые берёзы ещё стыдливо прячутся за пышными

тёмно-зелёными ёлками. Берёз вроде и не видать – только ели одни всюду. А всего-то через пару недель приеду – всё видимое лесное пространство заполнится олиствевшими, кучерявыми берёзами. Они выступят на передний план и окажется, что елей не так уж и много: там сто- ит, там стоит, вот там ещё парочка, поближе к соседу Муравьёву.

Всюду берёзы – и в лесу, и на неразработанных, давно пустующих участках. За эти годы на таких участках выросли целые берёзовые рощи. За ними и домов не видать.

Напротив своего дома я всякую эту поросль вырываю, чтоб соседей на следующей улице вид- но было. Однажды я это дело запустил, года три не трогал молодь, так она вымахала метра в два ростом. Пришлось бензопилой косить её, как траву.

И отчего это дичь растительная – сорняки, кустарники — растёт во сто раз лучше огородных растений?

А птицы-то как щебечут, свистят и свиристят! Старая ворона, много лет живущая здесь, серди- то пытается приструнить их:

- Замолкните, малявки! Я думаю.

Куда там! Напротив, сороки сразу застрекотали, огрызаясь:

- Сама замолкни, карга старая! Не видишь – весна пришла!

И новые птичьи голоса появились. Гортанные такие, вроде «ку-гу, ку-гу». Похоже на горлицу –

голубку дикую. Но здесь их, вроде, не должно быть. Надо у Вовки-лётчика спросить. Он в птицах должен разбираться. Ещё бы! Сам летал.

А вот в птичий хор вплелись, заглушая их, другие голоса и голосишки. Это проснулись и высыпали во двор муравьята – внуки моего соседа Сергея Муравьёва.

Сергей – мужчина обстоятельный. Дом у него большой, рубленный. И семья у него большая:

два сына, две дочки, кроме жены. Да ещё два зятя и одна сноха. Да ещё шестеро внуков. Да

ещё овчарка Джон, телок такой! Да ещё Дымок и Маркиза – кот с кошкой, что привозят с собой

внуки. Да ещё мои животные Кеша и Дези, которые к этой большой и дружной семье на время прибиваются. А младший сын Сергея Лёша – инженер-железнодорожник — ещё в свободном

поиске.  Да не таком  уж и свободном: рельсы-то прямые и лежат на своём, давно известном маршруте.

Когда они все вместе собираются, кажется, у Сергея и огород сам собой копается, и теплица

2

сама плёнкой покрывается, и дрова сами колются. Все  делом заняты.

Не видно во дворе только Нины – жены Сергея и дочерей его. А и когда им выходить? Эту ораву накормить же надо. Вот и стараются: в доме на печке щи варятся, на веранде, на газовой плите блины пекутся, за ручьём на костре или на мангале шашлыки жарятся. Вкусы у всех разные, но аппетит одинаковый — отменный, дачный.

Целый день у них разговоры, смех и плач, конечно. Как же без него! Это если самые младшие

Егорка или Савва в ледяной ручей падают. Тогда аранжировка голосов меняется: одни смеются,

другие плачут, третьи кричат на тех, кто в воду нырнул, четвёртые кричат на тех, кто кричит на

упавших. Весело!

А иногда все муравьята, все коты и собаки разом перемещаются к нам. Тогда у нас весело! Тогда уже моя супруга включает газовую плиту. Тогда все наши конфетно-печеньевые запасы будто сами собой съедаются, ну, если немного Джон и Дези помогут. А два кота и кошка на втором этаже чехарду устраивают…

Нет, хватит вспоминать, да природой любоваться. Пора за работу. Уже три чашки чая выпил. Уже моя супруга посудой гремит. Уже Сергей по двору с ведром прошёл и его Нина печь зато- пила.

А всё остальное муравьиное семейство приедет через недельку-другую, когда совсем тепло

станет. А, может, и сегодня попозже. Не напрасно же супруга моя всяких пакетов со вкусностями из города захватила….

 

МЕДВЕЖЬИ  БАЙКИ

Наш дачный кооператив называется Медвежка. Это мы так зовём, а по бумагам – Медвежий

Угол.

Вообще-то посёлочек наш кооперативом и назвать нельзя, так, кооперативчик. Посудите сами:

из сотни размеченных участков всего-то одиннадцать разработано и застроено. Остальные березняком заросли, да таким густым, что и продраться через него трудно.

А Медвежий Угол – не просто так. Здесь в самом деле медведи ходили. Да и сейчас появляются. Их в разных местах наши дачники встречают.

Я – тоже. Правда, не самого медведя, следы его. Если б я с медведем столкнулся, то до сих пор бы голосом заикался и на бумаге писал, спотыкаясь.

Я вот думаю: если в самом деле встретится мне медведь, что делать? Сразу вспоминаю рас-

сказ  Л. Толстого, как мальчик, увидев медведя, притворился мёртвым. Медведь подошёл, посмотрел, понюхал и дальше пошёл.

Я хоть и очень уважаю Льва Николаевича, как писателя, но тут не очень верю ему. Это я для вас, например, могу притвориться мёртвым: грохнусь на землю, закрою глаза, затаю дыхание,

даже язык набок высуну для убедительности. Вы, может, и поверите, подумаете: во, дядька

мёртвый валяется и побежите в милицию звонить.

А медведь не поверит. Он слухом, нюхом, ощущениями своими поймёт: жив дядька! И звонить никуда не станет, а начнёт меня лапами ворочать, когтями цеплять.

Когда только начинали обустраиваться здесь, к нашему соседу Боре Соловьёву мишка в гости

приходил. Боря снимал с земли дёрн, а палатку поставил на сухом месте, в лесу за ручьём.

Возится Боря, возится на своём будущем огороде, вдруг слышит: шум какой-то там, где палатка стоит. Боря – мужчина здоровый, под два метра. И храбрый такой же. Ну и пошёл глянуть: что там такое? Смотрит, а возле палатки медведь на траве сидит, лапищами машет, рычит сердито, головой трясёт. Боря, задрав штаны, с перепугу полетел к Саньке Клокову — у него уже дом стоял…

А утром вдвоём увидели: задняя стенка палатки сверху донизу, как ножом разрезана. Это мед-

ведь когтями располосовал. Рядом с палаткой валяется сплющенная банка мясных консервов.

Потому мишка и сердился: тискал, тискал лапами банку, а открыть не смог. Даже царапины на банке остались. Во силища!

Сейчас медведи на участки не заходят. Да и хорошо. С ними лучше не встречаться. А в лесу

в начале лета я сам видел и пни развороченные, и муравейники разорённые. В это время ягод

ещё нет, медведи голодные, вот и хулиганят: в пнях и в муравейниках личинок разных много, они их языком слизывают.

Однажды в начале нашей дачной эпопеи приехала к нам с Украины сестра моей супруги. В Украине лесов таких нет, там больше степи и Кира от всей души радовалась нашему природному разнообразию. Мы ей показывали сопки, озера, рассказывали про живой мир ну, и про

медведей, конечно.

Был конец августа – грибная пора у нас. Я тогда торопился до осенних дождей крышу дома

закончить: прибивал к стропилам обрешётку, чтоб потом на неё шифер положить.

Кира решила по грибочки прогуляться. Взяла корзину и говорит мне:

- Ты не волнуйся, я не заблужусь. Буду слушать, как ты молотком стучишь и назад на этот стук

вернусь.

И ушла.

Ну, вот, а я затащу доску наверх, приколочу, да стараюсь погромче стучать, чтоб дальше слышно было. Прибью доску, за следующей спускаюсь, а внизу по пустой металлической бочке грохочу. Гул такой, что птицы, пролетающие надо мной, меняли направление полёта.

Я и спокоен. Стучу, да стучу. За работой время быстро летит. Смотрю, три часа прошло, а Киры нет. Она пошла на нашу горýшку, что сразу за ручьём и, наверное, вниз к болоту спустилась да и заплутала. Стук поверху пролетает, а в низину не попадает. Кира и не слышит. Я ж предупреждал её, чтоб по макушке горýшки ходила…

Отправились мы с женой Киру выручать. Прошли маленько по лесу, глядим: идёт дядя Миша,

ближайший сосед, а с ним наша грибница. У обоих полные корзины.

- Вот, — говорит, — вашу медведицу привёл. В кустах у болота нашёл. Сидела и ревела на весь лес. Я и сам думал, что медведь какой…

- Ага, ревела, это я от страха…  Хожу, хожу, чувствую, заблудилась, куда идти не знаю, стука твоего нет. Слышу, ветки трещат. Я в кусты спряталась, лицо закрыла и реву. А он: — Я дядя

Миша. А ты кто такая? Почему по моему лесу ходишь? – Я и подумала, что медведь человеческим голосом говорит. Вы же рассказывали разное про них. Тем более сосед ваш: я дядя Миша…

Ну, посмеялись мы. Потом женщины пошли с грибами разбираться, а мы с дядей Мишей сидели на лавочке и вспоминали разные медвежьи байки. Их тут много в нашем Медвежьем  Углу…

 

 

ЯБЛОНЬКА

Мне давно хотелось иметь её в своём дачном хозяйстве.

Я-то вырос на окраине большого южного города. А там, на этой окраине, через заборы на улицы свешивались яблоки, абрикосы и другая фрукта. Это так бабушка говорила: фрукта.

Идёшь по улице, поднял руку, сорвал яблоко, съел его, ещё раз поднял – грушу достал. И

никто не ругается, не кричит на тебя. Главное, чтоб веток не ломал, а так – ешь на здоровье,

жалко, что ли? Вон их сколько. А кому жалко, тех сразу видно: у них ветки не свешиваются

на улицу, обрезали.

Когда жил в Ленинграде — в тридцати минутах езды – в Бернгардовке, была у меня дача. Участочек – так себе – с разбегу перепрыгнуть можно, четыре соточки… Не то, что здесь!

Так вот, мне тогда уже хотелось посадить на участке яблоню. Там яблони росли и урожай давали.    Поехали с дачным соседом Николаем на рынок, купили саженцы. Едем назад в электричке, я держу свою яблоньку бережно, думаю: вот сегодня у неё новоселье будет, как приживётся на новом месте?

Ну, приехал, выкопал ямку, посадил, полил, хожу вокруг яблонькой любуюсь и собой горжусь: вот, дерево посадил, теперь дом построить и сына родить…

А сосед мой Николай, смотрю — целое строительство развернул: ямищу выкопал размером

три на три метра и глубиной в метр, гору земли наворотил. Потом два дня с тачкой по опушке леса всякое ржавьё собирал. Наш брат, дачник, он как: лишь бы на своём участке хлама

не было, а под чужой лес валить можно…

Насобирал Николай консервных банок, железяк всяких, высыпал в свой котлован, утрамбовал, землю сверху, а потом только яблоню посадил

Мы – соседи дачные – пальцами у висков крутили: дескать, совсем наш Коля плох на головку стал, свалку во дворе устроил.   А через несколько лет Николай мог бы у виска пальцем вертеть в нашу сторону, но Николай

мудрым был… У меня яблонька выросла метра на два в высоту и метра полторы кроной в обхвате, а у него, что в высоту метра четыре, что в ширину столько же и яблок родило – завались.    Я потом узнал: яблоня, она же для своей жизни требует железо и для жизни яблок – тоже. Вот Коля и положил ей запас на всю жизнь яблоневую.  Ну, а здесь, на Севере яблони не сажают, а, если у кого и вырастают, то не плодоносят – холодно ей, да и лето короткое.

Подруга моей жены Оксана принесла как-то с работы росточек яблоньки, всего сантиметров шесть-семь высотой, четыре листочка хиленьких. Кто-то из её сотрудников воткнул в землю семечко яблока – оно возьми, да и прорасти! И зиму нашу перенесла яблонька. Ну, думаю, если перезимовала под конторой, хоть и Теплосети, в песчаной и скудной почве, то у меня на даче тем более будет расти!   Памятуя про ленинградского соседа Николая, выкопал ямку хорошую, набросал туда банок консервных, сена положил, перегноя ну, и ещё чего надо, посадил росточек яблонькин, полил водичкой тёплой – и она у меня принялась! В рост пошла, в два раза выше стала, шесть листиков выкинула, как привет мне!

Каждую пятницу, приезжая на дачу, я первым делом бежал к своей яблоньке – как она? Растёт, милая, поднимается. На зиму укрыл её сеном, ветки толстые крест-накрест положил, чтоб снегом не придавило.   Весной, когда я поднял ветки, яблоньки не было, даже сухого стебелька. И на двух соседних кустах жимолости кто-то всю кору обгрыз до стволиков. Нет, это не зайцы, жимолость

уже несколько лет стоит у нас, раньше такого не было. Кто ж это?

Утром мой котище Иннокентий всё объяснил мне: прибежал из лесу и положил у моих ног тушку, похожую на хомячка, с полосой по спине. Это был лемминг – мышь такая. Видать, нужда голодная откуда то их пригнала. Раньше не было. А может случайно  — прибежал, или в чьей-то машине тайком приехал. Потом Кеша приносил и обычных мышей  и мышей с длинным носиком хоботком – землероек, но леммингов больше не было, а может, Кеша просто не ловил их. В общем, мыши какие-то похулиганили.   А яблонька моя через неделю выпустила новый росток – до корней мыши не добрались.   Ну и хорошо, вырастет яблонька. Яблок, конечно, не будет, но пусть деревце растёт — воспоминание о моём южном детстве.

А уж на зиму придумаю, как от грызунов уберечь. Я теперь грамотный!

 

ЧУЖОЙ ЛЕС

В километре от моей дачи, в самом лесу есть небольшое, но глубокое озеро. Водятся в нём окуни, щуки, да грызун водяной, забавная зверушка – ондатра.

Как-то я сидел на берегу. Клёва не было. Я закурил и сидел неподвижно, глядя на лежащие на воде удочки, на мёртвые  поплавки. Краем глаза вижу: в поле зрения появилась мордочка с блестящим носом, блестящими живыми глазами. От мордочки по воде расходились длинные усы и на мордочке торчали усы. Ондатра быстро гребла передними лапками, доплыла до одной удочки, перелезла, до второй удочки – перелезла… С сигареты  в  воду упал пепел и зашипел. Бульк! – Ондатры, как  не  было, только водяные усы расплывались и таяли…

Не клевало. Надо было сворачиваться – на даче дел – невпроворот. А на даче всегда дел невпроворот, если искать их.

На озеро я пришёл со своей собакой Дези. Пока я рыбачил, она побежала охотиться.

Обычно, в таких случаях проблем не было. Три раза свистну и через пять минут, полаивая: — Да тут я, тут, чего свистишь! – она возвращалась.

Я свистнул, подождал – тихо. Ещё посвистел – нету. Ещё…

Сзади в двухстах метров проходила лесная дорога, по которой мы ездим на дачу, за

озером – лес. Туда она и могла побежать.

В тот чужой лес я никогда не ходил. Он и издали был какой-то неприятный: густой кустарник, бурелом, трава, сосны полусухие, старые. Короче, не нравился мне лес. И не знал я его. Это мой дачный сосед Коля Маленький – шустрый мужичок – всё в округе оббéгал  и знал. И всегда был с грибами и ягодами, даже в неурожайные годы. И зайцев приносил домой – силки на них ставил.

Я обошёл озеро и, посвистывая, углубился в лес. Метров четыреста прошёл – тихо, ни

лая, ни визга. Я начал беспокоиться. Такого с моей собакой ещё не было. Прошёл дальше и, наконец, услышал короткие взлаивания, как  бы  приглушенные  или  придушенные. Когда собаке пасть зажимают, вот так она пытается голос подать.   Я заторопился на голос и увидел в вытоптанной траве Дези. Она сидела на задних лапах, вытянув морду вперёд и вверх. Я позвал её, она рванулась, упала и захрипела.

- Господи, Дези, Дези, — я чуть не плакал, высвобождая её шею из затянувшейся про- волочной петли, привязанной к дереву.

Это был силок, кем-то поставленный и забытый. Собаки же бегают, низко опустив го- лову, ища след. Вот Дези так и попала в силок, стала дёргаться, затянула петлю. Зайцы тоже так попадаются…

Я растянул петлю, освободил собаку. Она лизала мне лицо и руки, поскуливала, жаловалась, как ей было больно и страшно, как она боялась, что я не найду её.

Браконьеры не цепляют бирки к своим силкам. Но я и так знал, чей он.

После этого случая Райда обходила стороной Колю-Маленького и никогда не подходила к нему поздороваться.

Я тоже.

 

СОСЕДИ ПО ПЛАНЕТЕ

От комаров страдают все. Особенно в середине лета. Спасение от них – ветер или во- да, если сидишь в лодке на озере или на море с удочкой. Ну, не будешь же всё время

в лодке сидеть – и по земле ходить надо – работа, дом, дача. И вот на даче только и

слышишь звонкие шлепки по животам, по рукам, по ногам. В огородах все с тяпками-ляпками и в купальниках – позагорать, пока солнышко светит! Вот и загорают.

Тяпкой тяпнул – рукой шлёпнул, ногой дрыгнул и снова тяпкой, рукой, ногой. Тяпают,

загорают и страдают. И люди, и коты, и собаки.

У кота моего возле ушей кожа красная, накусанная. Он, бедный, бегает, мявкает, баш-

кой своей под руку лезет, чтоб почесал. Не понимает животное, что ему лучше под дом

спрятаться от комаров. Там с зимы прохлада осталась. Даже холод. А коту на солнышко надо, погреться. Греется и страдает.

А несчастная собака с волдырями по всему брюху – там у неё шерсть короткая, жиденькая, кожа — нежная, розовая, а по ней волдыри комариные зудят, чешутся. Собака в ручей плюхнется, лежит, часто дышит, язык вывалив. Так ей легче: прохладная вода зуд снимает.

Глядя на мученицу свою, тоже холодной водой ноги оболью, живот, на спину по — брызгаю – вроде легче.

Я обратил внимание: если комаров не боишься, ходишь спокойно, как будто не так кусают. Но это от самовнушения. Кусают также, просто тебе не так больно.

Когда я работал в заповеднике с лесником Володей, смотрю: он ходит голый до пояса и ему хоть бы что! А на меня любой комар садиться, каждая мошка присасывается.

Володя смеётся:

- Я-то здесь давно живу, они меня знают, а ты новенький. Вот они и знакомятся, когда

все познакомятся, не будут трогать.

Ну да, когда все комары со мной познакомятся, тогда мои знакомые в городе со мной раззнакомятся — не узнают – буду один большой комариный волдырь.

Тогда же я вот об этом и подумал: если человек боится, от него исходят какие-то биоволны страха, как свет от лампочки. Мотыльки на свет летят, а комары на эти биоволны.   - Всё — решил, я – не буду бояться. Снял рубашку, хожу, не боюсь. А комары обсели меня, сосут кровь и радуются…

А в доме сидишь, читаешь, или пишешь, или макароны с тушенкой ешь, а комар – з-з-з! Хлоп – мимо! Опять: з-з-з! Две руки наизготовку и только комар между ладонями пролетает – шлёп! Разнял ладони, а он кровопийца, живой и невредимый дальше полетел.    Вот, если б кто-нибудь больше меня во столько раз, во сколько я больше комара, вот такой великанище хлопнул меня ладонями своими – всё! Бай-бай, нету больше такого жителя Земли. А он, стервец, дальше летит. И никаких тебе переломов или сотрясений комариных мозгов.

Позже я узнал из книг, что комары вот почему некоторых не кусают. Если человек долго находится среди этой комарильи, то при каждом укусе, каждый комар выпускает в кровь специальное вещество: — Я тут был! Другой тоже: — И я тут был! Вещества становится всё больше и больше, доходит до предела. Всё, места больше нет! Комары это чувствуют и думают:   - Нет, этого лесника Володю кусать не будем, мы ему уже всю кровь попортили. Там

вон свеженький стоит! – И на меня в атаку.  Потому-то, когда таёжный охотник собирается на несколько дней в тайгу – это я тоже читал — раздевается, идёт на поляну и ждёт, пока его комары накусают. А потом уже – на охоту.

Ну, не знаю. Это каким же Шварценегером надо быть, чтоб вытерпеть это? Только, если под общим наркозом!

А я надолго в лес не хожу. А, если на дачном огороде – вышел, потяпал, чувствую –  невмоготу, мазью намазался, репеллентом побрызгался и снова в огород.

А что делать с комарами? Надо терпеть. Да мы много кого терпим – соседей по дому, или – во! Учительницу в школе, или воспитательницу в садике. А они нас терпят. А куда деваться? Соседи по планете. Вот и терпим.

 

ХВОЩ

Это сорняк такой. Бороться с ним бесполезно. Здесь на Севере в болотистой, кислой почве для него – рай!

Корень у хвоща бесконечен, что вширь, что вглубь. Сколько раз я пытался найти конец его…  Копаю, копаю, а он всё ползёт, лезет в торфяной почве. Прямо вражеский лазутчик какой-то! То тут вылезет, то там выскочит. А, если лопатой разрежешь его на 2-3 части, каждая даёт и корень и ростки. Словно гидра: отрубишь голову – взамен две новых.   Нет, бороться с хвощом, конечно, можно. Но дело это трудное и затратное. Кислую почву, как говорят  агротехники, нужно раскислить, то есть, сделать щелочной. В щелочной хвощу некомфортно, плохо. А для этого в неё добавляют известь или мел. Пятьсот килограммов на сотку.

Вы представляете, сколько это? Я тоже не представляю. Никогда не видел столько мела сразу. Для побелки потолка в квартире я покупаю мешочек – три килограмма. И ещё остаётся.  А, если полтонны мела – наверное, можно целый микрорайон побелить.

Но есть ещё и другой способ. Более дешёвый, но более трудоёмкий – добавить в почву песок. Четыре тонны на сотку земли. А сотка – это участок размером 10х10 метров. Десять умножаем на десять будет сто квадратных метров – сотка, то есть сотая часть гектара.

А у меня под огород две сотки выделено, значит, надо восемь тонн песка. Как раз машина «КАМАЗ». В его кузов 10 тонн влезает.

Нужно сказать, что купить песок не так-то просто. Это, к примеру, сахарный песок: заплатил в кассу, подал чек продавцу и тебе отвесят, сколько нужно. Ну, а тот песок – надо ещё с водителем «КАМАЗа» договориться, чтоб он отвёз песок не на асфальтобетонный завод или стройку,

а к тебе на участок.   Дело это не совсем честное, а, вернее, совсем не честное. А городские и другие начальники знают, но закрывают глаза на это, потому что у них тоже есть дачные участки и им тоже нужен

песок.   Отправился я за песком, простоял четыре часа на Объездной дороге. Передо мной был завод железобетонных изделий, за спиной – асфальтобетонный завод. Оба они с песком дело имеют.

Напрасно я поднимал руку – никто из водителей грузовиков с песком не остановился. Надо было идти на работу и я ушёл со своего поста.

Прошло две недели, я и забыл про песок, но где-то на окраине мозга всё-таки зацепилась эта

мысль: нужен песок! Ну и иду я как-то с работы, смотрю: стоит «КАМАЗ» с песком. В голове сразу щёлкнуло: это мне!

Гляжу на водителя, он на меня, поняли друг друга сразу.

- Сколько?

- Полторы тыщи, — дымя сигаретой, ответил.

Мои дачные соседи платили по тысяче. Я начал было торговаться, но потом вспомнил сколько

я простоял на Объездной, сколько ещё могу стоять… Согласился.

Поехали. По нашей лесной дороге «КАМАЗ» шёл ходко. Перед подъёмом я сказал водителю:

- Включай первую передачу. Тут сложный подъём с двумя поворотами.

- Ерунда! Мой парень и на второй вытянет.

На второй, так на второй… Каждый водитель знает возможности своей машины. Хотя обычно

тут включают первую передачу, тем более песок десять тонн и вес «КАМАЗА» столько же.          Мотор хорошо тянул на подъёме, мы даже на камнях не подпрыгивали. Прошли первый

поворот и тут движок стал захлёбываться. Водитель хотел переключиться на первую передачу – не включается, никак. Машина начала сползать назад. Водитель – по тормозам – ни основной -

ножной, ни ручной — не держат! И мы полетели вниз, но не по дороге, а с поворота по лесу.

Пока летели, я о многом успел подумать. Про то, что не сказал жене, что с песком уехал, за-

держусь, будет беспокоиться. Про то, что сегодня будний день, по таким дням дачники здесь

не ходят, но к выходным нас найдут. Про то, что, если выбросит из кабины и будут открытые

раны, можно приложить мох – он обладает дезинфицирующим действием.

И о самом плохом подумал: сын останется без отца, жене будет трудно без меня. Ну, и себя

успел пожалеть: такой молодой и так погиб бесславно… И о многом ещё подумал за эти 10-15

секунд пока вниз летели…

Я теперь верю, когда читаю в книге: «За несколько секунд перед его глазами пролетела вся

жизнь». Верю, верю, сам испытал. А раньше не верил.

Сначала нас высоко подбросило, потом ещё раз, потом сильный удар, остановились. Потом тишина. Я не помню, какие звуки были, пока мы вниз катили, наверное, мыслями своими был

занят, но вот эту абсолютную тишину потом – ни шума мотора, ни птиц, ни шелеста листьев – я запомнил.

Оба были целы и невредимы. Только испуг на лице водителя, и бледный очень, да и я тоже,

наверное. Вышли из машины. После нас осталось несколько сломанных сосен, через два огромных камня мы перескочили, а в третий, самый большой, упёрлись левыми задними ко-

лёсами. Заглянули под кузов: из порванных трубок текло, то ли тормозная жидкость, то ли солярка.

Два дня «КАМАЗ» вытаскивали, потом ещё неделю ремонтировали.

Я подумал, если б водитель согласился на тысячу рублей, если б послушался меня и включил

первую передачу на подъёме – всё было бы хорошо.

А хвощ у меня на участке растёт по-прежнему, правда, не так буйно – песок я всё-таки привёз.

 

ВСТРЕЧА

Я возвращался с рыбалки с Телячьей косы, как я её сейчас называю, без  улова. Но не огорчался. Два километра лесом, налегке – это же удовольствие! Грибы, ягоды, птички всякие порхают с ветки на ветку, зверьки в кустах шастают. Смотри, слушай, наслаждайся. А нет – так просто идёшь, мысли всякие думаешь.   В этот раз я собирался поискать  коряжки. Найдёшь такую коряжку, и вертишь во все стороны, пока не проглянется что-нибудь: зверь какой, чудище какое… У меня  полно этих лесных диковинок: слоновья голова с поднятым хоботом, олень с  рогами, пеликан, ящерица-варан, леший, русалка.

Есть даже лошадь, прыгающая через барьер. Вот так целиком и нашёл её! От коры очистил, отшлифовал. Только правую заднюю ногу пришлось отдельно искать и приклеивать. Нашёл! Даже копыта есть – из шапочек желудей.

Шёл я не по тропе, а вдоль залива, так, чтоб лес видать и берег. Море часто выбрасывает всякие коряги, уже готовые, отшлифованные солнцем, водой и ветром. Но с ними возни  много: надо  моторкой буксировать, потом  на  машине везти. Уж очень они большие. Но я смотрел по привычке и на берег, ну и в лес, конечно.

Ничего подходящего не попадалось. На берегу — стволы белые, гладкие, в лесу за  берёзкой — голова лося с рогами. Зачем она мне? У меня уже олень есть…

Стоп! Я встал, как вкопанный. Это не голова лося с рогами. Это же настоящий, живой лось с рогами и ногами! И с большой горбоносой мордой, и с волосатой верхней губой, и с большими тёмными глазами, и уши большие, кульком, тоже волосатые.

- Вот-те раз! – Думал я. – А мне-то, что делать? Бежать? Ага, убежишь от него. Да у меня и руки, и ноги от страха задеревенели…

Лось смотрел на меня, я смотрел на него.

Ой-ё-ёй! Губы дрожали, по-моему, и зубы стучали. Вам, небось, смешно. Ну, а вы как бы себя чувствовали? Не дрожали бы? Значит, вы очень храбрые, а я не очень. Но всё же негромко и спокойно, по возможности, стал говорить, глядя лосю прямо в глаза:

- Ну, что ты стоишь? Ты такой большой, сильный, красивый, а я маленький слабый человечек. Мне страшно. Но я люблю и лес, и зверей с птицами, и тебя люблю. Но всё равно, иди себе, иди!

Лось будто понял меня, переступил передними ногами, потом ещё раз, медленно развернулся и, медленно же, как в замедленной киносъёмке, пошёл вглубь полуострова.

Когда я рассказал об этой встрече приятелям-рыбакам, они не поверили:

- Да брось! Ты коряги искал, вот тебе и привиделся лось, вместо коряги. Лоси северо-восточнее  за перевалом обитают.  А там, где ты был, никогда их не видели.

- И ничего не привиделось! – Думал я — Этот лось, наверное, специально пришёл показаться мне: вот какие мы настоящие лесные красавцы, а не то, что твои коряжки!

Но коряжки я продолжаю собирать, А длинными, зимними вечерами, когда я их обрабатываю, всегда вспоминаю лесного великана-лося.

 

РОСОМАХА

В августе моего друга лесника Володю отправили в командировку в дальний посёлок  Зареченск принимать от населения ягоды-грибы. Перед отъездом он заскочил простить- ся и пригласил меня:

- Откладывай свою писанину, приезжай ко мне. Грибов наберёшь три короба. Я те места хорошо знаю.

В первую же пятницу я уложил рюкзак, всунулся в сапоги, повесил на руку корзину и  отправился на автостанцию.

Дорога была долгая с подъёмами и спусками, с дремотой и однообразными разговора-

ми пассажиров о погоде, о рыбалке, о грибах. Я слушал краем уха, но вдруг моё внимание привлекло одно слово: росомаха.

Я насторожился.

- Петька Травинов, лесоруб, уже с рыбалки возвращался. Идёт, чует, как будто кто в затылок  давит. Оглянулся – никого. Он  на всяк случай ходу прибавил. А не можется ему: смотрит кто-то сзади и всё тут. Ну, Петька  не вытерпел, оглянулся  да  как  заорёт! А  с  сосны кто-то — шасть в кусты. Кто ж мог быть? Росомаха, конечно. Повезло, что не кинулась на него.

Другой голос сказал:

-  Гляди того,  повезло. Не  в  этом дело. Кабы не удочка, прыгнула б на него, как пить  дать. Он  же  удочку  на  плече  нёс, ну, росомаха  и подумала, что ружьё и не  посмела

прыгнуть.

Водитель автобуса резко перебил разговор:

-  Да бросьте  вы, сколько живу здесь, а не слыхал, чтоб росомаха на человека бросалась.

Снова задрёмывая, я подумал:

- Действительно, зачем ей на человека нападать, зайцев здесь мало, что ли…

Проснулся я, когда пассажиры, разминаясь, выходили у поселкового  клуба.

Узнав, где пункт приема ягод, я поспешил к Володе. Его зелёный вагончик стоял на вы- соком берегу речки Иовы. Володя сидел на ступеньках вагончика  и охотничьим  ножом  обстругивал коряжку.

Увидев меня, он обрадовано пожал мне руку и повёл в вагончик. Треть его была отведена под жильё — два топчана, стол, железная печка. Остальное место занимали пустые

и наполненные брусникой бочки.

На печке булькал чайник, томились в сковороде маслята. Не торопясь, мы  со  вкусом

поужинали, поговорили о том, о сём и улеглись. Засыпая, я вспомнил о росомахе.

- Слушай, Володь, говорят, росомаха  где-то  здесь  ходит…

Но Володя уже спал.

Наутро он прямо с крылечка показал мне:

-  Вон видишь сопочка, за ней большая, Лысая  называется. Так  вот, между  ними, в  распадке березняк да осинник. Там и грибы.

Сам он идти не мог, ожидал машину, что должна была увезти принятые лесные дары.

Вскоре я уже спускался по склону малой сопки в распадок. Грибов  в  самом деле бы-

ло много, корзина быстро наполнилась. Я  собирался  повернуть  назад, но  понял, что  путь назад — неизвестно где. Я не знал, нахожусь ли на на спуске малой сопки  или  на  подъёме большой, или наоборот. Солнца не было. Ветра — тоже. Никаких  звуков  не  доносилось. К несчастью и туман опустился, потемнело в лесу. Я  растерялся, пошёл  наугад. Как назло, вспомнил про росомаху. Но теперь  мысли у меня были не те, что в  автобусе: «А кто её знает, что у неё на уме, вдруг возьмёт да и  прыгнет…»

Перехватив  поудобнее  складной  нож  -  оружие  всё-таки!  — я  пошёл  быстрее .

Мысли — мыслями, а глаза привычно шарили в траве, выискивая  грибы. Нагнувшись

за очередной волнухой, я вдруг услышал треск ломаемых сучьев, громкое дыхание. Рез- ко подняв голову, увидел: что-то большое и тёмное неслось на меня. Я не успел бросить

корзину, поднять руки для защиты. В голове пролетело: «Ну, всё конец, росомаха!» А  это большое и тёмное ударило меня передними лапами в грудь и… начало лизать лицо, громко взлаивая. Я стоял столбом, в висках стучало: «Да это  же собака, собака, собака.»

Придя в себя, я гладил её влажную шерсть и приговаривал:

- Ах ты,  росомаха  моя, росомаха…

Я совершенно забыл, что Володя приехал в Зареченск со своей умницей овчаркой Альфой. А мы с ней ещё в заповеднике, где Володя работал лесничим, успели подружиться. Видно, накануне, когда я приехал,  Альфа всю ночь бегала по своим собачьим  делам, а  утром, когда вернулась, Володя послал её по моему следу. Вот она и нашла меня..

Я скормил  Альфе захваченные бутерброды. А тут и туман рассеялся, и солнце  выглянуло. Повернув к  нему  левым  боком, я  уверенно  зашагал  к  посёлку. Альфа  бежала  впереди. Глядя на неё, я думал: «Конечно же, росомаха не прыгнет на человека. Делать  ей нечего, что ли?»

 

ЛИТОРАЛЬ

 

Я  стоял  на  дне  моря  и дышал всей грудью без всяких, там, скафандров, аквалангов и прочих

приспособлений  для  дыхания. Не  верите?  И напрасно.  Я запросто могу это! И вы тоже смогли бы, только не всегда, а во время отлива. А сейчас как раз и был отлив.

Прилив-отлив,  прилив-отлив.  Вдох-выдох,  вдо-о-ох, вы-ы-ыдох.  Так  дышит  Белое море.  Так

дышит мировой океан, то есть, все моря и океаны, связанные друг с другом.

А наше Белое море через другие моря соединяется с Ледовитым океаном, Атлантическим, Тихим, Индийским.

Из Белого моря, не сходя с корабля, можно попасть в любую точку планеты, да  хоть  в  Антарктиду – на другую сторону Земли.

Если вы живёте далеко от моря и не знаете, что такое отлив и  прилив, это  очень  просто  можно увидеть и понять.

Поставьте  на  стол  обычную тарелку, в которой мама вам подаёт суп или борщ. Налейте в неё воды до половины. А  теперь  осторожно  отодвиньте  тарелку от себя. Тарелка двинется, а вода

Попытается  остаться на месте и приблизится к вашему краю тарелки. У вас прилив! Потом вода устремится к противоположному краю – берегу! – тарелки. Отлив у вас.

Море  находится в глубокой-глубокой впадине, как в тарелке. А Земля наша – стол, на котором

находится впадина с морем. Земля движется в космосе. Вот это движение и вызывает приливы и отливы. Только не так быстро, как в тарелке. Понятно?

Может быть, вам лучше расскажет кто-нибудь, кто физику хорошо знает. А у меня в школьном аттестате по физике слабенькая четвёрка. И по алгебре тоже. Зато по всем остальным предметам сплошные пятёрки!

Но  с физикой и алгеброй у меня были напряжённые отношения. Я их не понимал, а потому не

любил. Сидел над ними вечерами…  А когда понял и полюбил, было уже поздно: школа закончилась.

А  в медицинском институте были другие дисциплины. Ну, с ними у меня всё в порядке было…

Так  вот, про отлив. Когда  море  уходит к противоположному берегу, оголяется часть морского

дна – литораль. Правда, красивое название?

На этой литорали много интересного: красивые камешки, водоросли, ракушки. В лужицах плавают капшуки – такие рачки, похожие на креветок, но длиной всего в сантиметр. И плавают, как креветки – боком. А если кто уронит в воду что-нибудь с лодки, то в отлив можно найти. Но это если тяжёлое что-то, а так – море унесёт с собой.

Я  стоял  на  месте,  а Дези носилась по оголившемуся дну, иногда останавливалась ненадолго,

удивляясь  всякой  морской  невидали,  которой  нет  на берегу. Разбрызгивая лужи, гонялась за чайками, что  клевали морских рачков, а может, мелкую рыбёшку, не успевшую уйти с отливом.

Чайки близко подпускали собаку, а потом, пару раз взмахнув крыльями, поднимались и сверху

ругали её пронзительно и противно…

Именно  это – море, морская живность, отливы помогли однажды Дези быстро восстановиться

после болезни.

Тогда  она  подхватила  чумку – такую  собачью  болезнь. Обычно  собаки в щенячьем возрасте

могут  заболеть  ею.  Но  это, в  общем, нормально.  А когда взрослая собака заболевает чумкой, болезнь очень тяжело протекает, собака даже умереть может.

И вот Дези заболела этой самой чумкой. Наша добрая приятельница Валя Максимова, доктор- ветеринар, приходила к нам, осматривала собаку, слушала её сердце и лёгкие, делала уколы, но той лучше не становилось. Дези похудела, шерсть свалялась, потускнела, её короткий хвост, обычно бодро маячивший над крупом, поник, она почти не ела, только пила воду или молоко. Дези трудно было спускаться и подниматься по лестнице. Я ставил её в ванну и уговаривал:

- Дези, ну, давай, делай свои дела. Я разрешаю, можно. И мама не будет ругать, ты же сейчас болеешь…

Но собака виновато опускала голову – не могла. Ну, как же! Английское воспитание в крови.

Я читал, что эрдели впервые появились в Англии, их использовали при охоте на медведей. Потому-то она так уверенно чувствовала себя у нас на даче, в нашем Медвежьем Углу. Медвежатница!

Я вытаскивал её из ванны, и она медленно ковыляла по лестнице во двор, шла за дом на пустырь. Потом смотрела на меня благодарно, за то, что я не дал ей уронить своё собачье достоинство.

Однажды, к концу третьей недели я проснулся среди ночи. Дези на свом месте – под журнальным столиком – не было. Она лежала в прихожей на коврике. Я сел рядом. Она положила голову мне на колени. Я гладил её и говорил что-то хорошее, про то, как она выздоровеет, мы поедем на дачу, пойдём в лес. Она закрыла глаза. Я тоже задремал, прислонившись к стене.

Когда я проснулся, Дези уже сидела рядом со мной, потом пошла в кухню, полакала воды из

плошки, сунулась в другую, посмотрела на меня. Я сделал ей смесь из творога, сметаны и сыро-

го яйца. Дези всё съела.

С этого дня она стала поправляться. Это был кризис, то есть переломный момент в течение

болезни. А через пару дней меня пригласил к себе мой друг лесничий Володя. Он работал в

Кандалакшскои заповеднике и жил здесь же. Его дом стоял в ста метрах от моря.

Дези на свежей треске, что мы ежедневно ловили, на воле быстро пришла в себя.

Так же, как и сейчас, она гоняла чаек по литорали во время отлива, дышала морским йодистым воздухом, плескалась в лужицах морской воды…

Когда есть время, мы приходим на берег моря. Я и сам заметно лучше чувствую себя здесь. И

почему-то именно во время отлива. Наверное, потому, что море, уходя от берега, уносит с со -бой все мои переживания и беспокойства. Наверное, потому…

 

УЛОВ

Я сидел в лодке лицом к берегу. Посёлок Лазаревское узенькой полоской виднелся вдалеке.

Ещё дальше справа – вершины гор.

Ну, всё почти то же: море, небо, солнце. Только не сопки, а горы. Только не Белое море,  а Чёрное.

Вот вы, наверное подумали: ну, сейчас начнёт руками размахивать и доказывать, что на Белом

море лучше. Не угадали. Не буду. Лучше на Чёрном море. Тем более, что я сам родился и вырос

на юге в двух часах езды от Азовского моря. Но давно живу на Севере, полюбил Белое море, полюбил те места, тех людей. И хоть на Чёрном море лучше, Белое мне стало родным. А родных не предают. Потому и живу там.

Море слегка покачивало мою лодку. Далеко между мной и берегом на разном расстоянии друг от друга стояли ещё одиннадцать. Я точно знал, что одиннадцать, потому что уже не один раз с вечера занимал очередь, чтоб получить лодку из пункта их проката.

Лодок было всего двенадцать, а желающих поплавать или порыбачить – в несколько раз больше. Придёшь утром – останешься на берегу с носом. Ночь постоишь – будешь в море и со ставридкой.

Принцип ловли ставридки мне был знаком – точно также я ловил селёдку-беломорку в своём

Кандалакшском заливе. Очень просто: на конец лески цепляешь грузило, штук десять крючков

с длинным цевьём и всё: забрасывай!

Только здесь у меня был не спиннинг, а обычная двухметровая палка с катушкой. И снасть не

нужно забрасывать, а просто опускать грузило в воду. И оно уходит на глубину двадцать-тридцать метров. А потом сидишь и подёргиваешь палку. Дёрнул, подождал чуток, чувствуешь:

стукнуло по леске – есть ставридка! Потом ещё, потом ещё… После каждого стука леску из воды

не выбираешь – долго тянуть с такой глубины. Восемь-десять раз стукнет – и поднимаешь над водой гирлянду сверкающих рыбок.

Вдруг за спиной услышал рокот мощного мотора. Оглянулся – батюшки! Пограничники. Сейчас к берегу погонят. Боятся, что я на этой деревянной лодочке через всё Чёрное море на вёслах в

Турцию убегу.

Катер с четырьмя пограничниками резко остановился рядом. Меня чуть волной не перевернуло!

- Ваши документы!

- Ну, какие документы. Паспорт я оставил в пункте проката лодок. Вот и номер на борту.

- Почему так далеко заплыли?

- Как далеко? Вон берег видать…

- Что вы придуриваетесь, мужчина? Берег видать… Там только узенькая полоска его. Вы за-

плыли километров на пять в море, а можно только на пятьсот метров. Сворачивайтесь, идите к

остальным лодкам.

Делать нечего, начал сматывать леску. Тем более, клевало здесь плохо.

Остановился метрах в тридцати от крайней лодки. Снова забросил снасть. Сидел я у одного

борта, положив удилище на противоположный. Подёргиваю периодически, слышу стуки по

леске. Дёрнул удилище в очередной раз – не могу от борта его оторвать!

Что такое? Зацеп – первая мысль была. Но нет, не зацеп. Леска дрожит и уходит в сторону.

- Господи, — думаю, — что за рыбина такая? Может, дельфин? Здесь они часто появляются…

2

Осторожно, то отпуская леску, то подматывая на катушку, начал выбирать её из глубины. На –

конец, под водой появилась серебристая тень. Подтянул ближе, к самому борту.

Не может быть! Акула! Откуда она… И сразу вспомнил: в местной газете накануне читал, что-то

вроде: начался промысловый отлов катрановых акул.

Ага, значит, и у меня начался отлов! Левой рукой держа леску, правой схватил акулу за длинный тонкий хвост и вбросил в лодку. Акула, изгибаясь, билась о дно. Деревянным черпаком несколько раз по голове стукнул – успокоилась. И правильно сделал, что стукнул. Хвостовой плавник акулы заканчивался острым, длинным – сантиметров пять – шипом. Запросто могла поранить меня. Хорошо, удачно схватил, не попал рукой на шип.

То-то, иногда у некоторых, пойманных мной ставридок, туловище было пополам пересечено.

Это значит, акула подходит к ставридке, трепыхающейся на крючке, шипом рассекает её, обездвиживает, а потом заглатывает. Так и сама попала на крючок.

Катрановые акулы бывают до полутора метров – это я потом узнал. Эта же – длиною с мою руку. Её узкое, стремительное тело было красивым и сильным. Но ужасная пасть снизу головы –

бр-р-р! Сразу вспоминается фильм «Челюсти».

- Вот, — думаю, — супруга удивится. Такого улова я ещё не приносил. А дома, кому скажу, не по-

верят. Так потом и было…

В течение часа вытащил я ещё четыре акулы, да ставридок с полведра. Можно заканчивать.

Вдруг услышал крик из соседней лодки. Там сидели два рыбака – один согнувшись пополам, второй стаскивал рубаху с себя.

Подняв якорь со дна, закрепив верёвку вокруг кольца, не вынимая снасть, поспешил к соседям. Они тоже поймали парочку акул. Один рыбачок неудачно схватил акулу, та махнув хвостом, рассекла ему запястье острым шипом. Из под руки, зажимавшей рану, текла кровь, когда

он отнял руку, были видны разошедшиеся края жёлтых сухожилий.

- Плохо дело, — подумал я, но вслух ничего не сказал. Рыбак и так испуган, бледное лицо его было в испарине, губы дрожали.

Я наложил на предплечье жгут из ремня, рану туго забинтовал полосками из разорванной рубашки и они пошли к берегу. Потом я их не видел.

Трёх, из пойманных акул, содрав с них наждачную, жёсткую шкуру, я поджарил. Очень вкусное блюдо – жаркое из акул — доложу я вам!

Две оставшиеся – завялил. Но сделал глупость: чтоб они занимали меньше места, отрезал головы и хвосты, то есть те части тела, по которым безошибочно можно сказать: акула!

Когда я показывал акул землякам, они с недоверием их разглядывали: вяленые тушки были жалки и уродливы и никак не тянули на тех хищных красавиц, что я ловил.

На память о той рыбалке у меня осталась плохонькая фотография и этот рассказ. Может вы поверите…

 

ЧЕЛЮСТИ

Каждый день ведро трески! А лучше – два. Это столько рыбы нужно, чтоб накормить трёх поросят, которых лесничий Володя взял в совхозе на откорм.

Поросята на рыбе и специальном поросячьем корме, похрюкивая, дружно росли вширь. Ну

и вверх, конечно. На мой взгляд, поросята были совершенно одинаковыми. Володя же без труда различал их и звал по именам: Хрюша, Хряша и Хреша. Что интересно, поросята откликались, правда, на каждое имя все сразу.

Кроме того, рыбу с большим аппетитом ели собаки: моя эрделя Дези и Володина овчарка Альфа.

С ними была морока: они с первой встречи начали друг на друга рычать, гавкать. При нас они вели себя более-менее сносно, а без нас выясняли отношения. На заповедные острова, где мы тогда работали, собак брать нельзя, поэтому уходя на катере по своим делам, мы оставляли

их: одну в доме, другую на подворье. По очереди.

Альфа всё время жила на свежем воздухе и с удовольствием оставалась в доме. Интересно же: как хозяин живёт?

Я представлял, как она медленно ходит по дому, рассматривает всё, обнюхивает каждую вещь, пахнущую хозяином, а  потом укладывается на Володины комнатные тапки.

Дези же, наоборот, любила оставаться на подворье: как же, тут поросята! Она подолгу сидела у поросячьей загородки, рассматривая этих непонятных ей существ.

Вообще она страшно интересовалась всем, что летает, ползает, прыгает: лягушкой, жуком, шмелём, ну и большими животными.

Однажды мы ехали с ней в автобусе, и где-то на просёлке Дези увидела лошадь. Что было!

Она распласталась по оконному стеклу, заворожённо глядя на это чудо. Потом выдала всё, на что способна колоратура собачьего голоса, а после, сконфуженно посмотрела на пассажиров, повалившихся от смеха на кресла и друг на друга, и спрятала морду меж моими коленями.

Так вот, каждый день надо было ловить рыбу. Володя хорошо знал акваторию, знал места,

где треска водилась. Вот и сейчас мы сидели на таком уловистом месте. Море было спокойным. Солнце до дна просвечивало зелёноватую воду и было видно, как под водой шевелились длинные лопухи морских водорослей – ламинарий. А на самом дне лежала россыпь морских звёзд. Я раньше думал, что они водятся где-то в тропических морях, а оказывается – вот они! В нашем северном Белом море. Даже к наживке иногда присасываются и можно было выдернуть такую звезду из воды.

Одно ведро уже заполнилось рыбой. А всего-то минут тридцать прошло. Вдруг я услышал сдавленный Володин крик:

- Иди сюда скорее, помоги!

Его удочка лежала на дне катера, а леска была обмотана вокруг запястья и указательного пальца, второй рукой Володя упирался в борт. Тонкая леска врезалась в кожу и, казалось, вот-вот рассечёт кожу и брызнет кровь.

Я посмотрел за борт. У поверхности воды шевелила разинутыми челюстями огромная рыбина.

Прямо чудовище!

- Хватай её! Тяни в лодку!

Ага, хватай. Легко сказать! Я сунул руки в воду и попытался ухватить рыбину за жаберные

крышки. Они гнулись и выскальзывали из рук. Да и рыбина не стояла на месте. Она рвалась

в разные стороны, пытаясь освободиться от крючка.

- Да скорее же, уйдёт! – Всё подгонял меня Володя.

Я запустил правую руку в открытую пасть, ухватил рыбу за жабры изнутри и с трудом перетащил через борт. Володя тут же придавил её коленями ко дну катера.

Вот это была треска! Да нет, трещища! Размером, наверное, с тюленя. Я хотел вытащить руку

из рыбьей пасти – куда там! Треска же – хищница. Её зубы в несколько рядов были загнуты вовнутрь. И на языке какие-то выросты – тоже. Это, чтоб рыба в её пасть заскочила, а назад –

не могла, за зубы цеплялась.

Вот и я так. Туда рукой заскочил, а оттуда – никак. Зубы впились в мою кожу и ни туда, и ни сюда. Рыбина била хвостом, челюсти конвульсивно сжимались и сжимали мою руку.

Володя вставил ей между челюстями гаечный ключ и начал искать нож, чтоб разрезать пасть. Ножа не было. И вообще ничего режущего не было.

- Домой быстро! – Володя дёрнул шнур стартера, движок завёлся и мы помчали к дому. На

берегу он принёс из дома ножницы по металлу и легко разрезал рыбью пасть снизу, освободил

меня из плена.

Два дня я делал компрессы из заваренных Володей трав. Два дня мы на рыбалку не ездили.

Но и не надо было. Пойманной рыбины с лихвой хватило и поросятам, и собакам.

 

ЗЕМЛЯК

Как-то, в начале сентябре, мой друг лесничий Володя Щепковский –беспокойная душа – позвонил мне:

- Слушай, тут у меня пару дней свободных образовалось. Не хочешь ли махнуть за форелью?

Как же не хочешь! Форель – царская рыба! Конечно, хочу.

Форель я ловил только однажды. На заре кооперации в посёлке Зеленоборский те самые кооператоры огородили сетями часть Ковдозера, запустили туда сеголеток форели

и, поплёвывая, ждали, пока она нагуляет вес, чтоб потом продать её с выгодой.

Но ждали, поплёвывая, напрасно. Периодически в августе из Белого моря за косяками

селёдки-беломорки в залив устремляются маленькие киты-белухи и тюлени.

В это время вкусной беломоркой лакомятся все: белухи, тюлени, треска, зубатка, неленивые жители нашего края.

Так вот, тюлени по всяким протокам-проливам заплыли в Ковдозеро, нашли огромный садок с форелью и прорвали сети. Рыба врассыпную бросилась из плена. Но далеко не ушла, тут же и кружилась в поисках пищи. Тогда я  и  наловил форели – такие замечательные серебристые оковалки по 800-900 граммов! Ловить её было просто: голодная

она сама на крючки бросалась.

В предвкушении подобной рыбалки я и поехал с Володей. Три часа на его «Ниве» и ещё

полчаса пешком по лесу мы добирались до какой-то глухой лесной речушки.

Это была совсем другая рыбалка  и  другая форель. С длинной удочкой-телескопом про-

бираться  по  зарослям  вдоль  речушки  было  просто мукой. Удочка застревала в ветках,

тонкая леска цеплялась за всё: за траву, за листья, сучки.

Всё же часа через четыре мы вернулись к машине с уловом: штук по тридцать стограммовых форелек.

Володя ловко развёл костёр, мы сварили уху, подкрепились. Время у нас ещё оставалось и Володя предложил:

- Тут недалеко есть чудный малинник. Пойдём детишкам ягод наберем.

Захватим чайные кружки, мы отправились за малиной. Она и впрямь была замечательной:  тёмные крупные ягоды рясно висели на стеблях. И сам  кустарник  был  сочным, зеленным, доходил нам почти до груди.

Мы собирали ягоды, бросая по очереди то в кружки, то в рот. Я обернулся посмотреть, где солнце и вдруг метрах в тридцати увидел, что кусты малины шевелятся, наклоняются.

- Володя, смотри, кто-то ещё малину собирает!

Володя сделал мне непонятный жест рукой, прижал палец к губам, но было уже поздно, я громко крикнул:

- Эй, земляк! Покажи, что набрал?

Володя побледнел, а  над  тем  местом, где  кусты  шевелились, на полметра над ними

поднялась  тёмная  мохнатая  голова.  Маленькие  круглые  глазки холодно смотрели на нас. Мощные передние лапы были согнуты перед грудью.

- Медведь, — обмер я, — а дома не знают, куда я поехал. Не найдут теперь.

Володя одной рукой выхватил что-то из кармана, второй – дёрнул за шнур на этом

предмете и швырнул в медведя. Предмет летел, кувыркаясь и шипя, ярко горел флюоресцирующим светом.

Медведь, взревев, бросился от нас. Мы, заорав, бросились от медведя. Как мы оказались возле машины, я не помню. Володя схватил ружьё с заднего сиденья «Нивы»,

зарядил его и стоял, прислушиваясь.

Через 10 минут он облегчённо сказал:

- Всё. Отбой.

Назад мы ехали молча. И лишь, когда выехали на укатанную дорогу, Володя достал

из кармана второй фальшвеер – такой специальный аварийный факел, который и в воде горит — бросил его в бардачок и улыбнулся:

- А ты вообще-то правильно сказал: земляк! Все мы на Земле этой земляки друг другу.

А медведя сейчас бояться не надо. Он сейчас неопасен. Сыт — ягод навалом.

Откинувшись на спинку сиденья, я думал:

- Ага, неопасен. А фальшвеер и ружьё ты зачем взял? Браконьерам, что ли?

 

ПРИЯТНОГО АППЕТИТА!

О сибирских пельменях слыхали все, а пробовали не все. Да, может, там и пробовать

нечего! Сибиряки налепят пельменей по пять мешков на каждого, сидят всю зиму, едят их и нахваливают: ах, сибирские пельмени, ах сибирские пельмени… А вы вслед за ними: ах сибирские пельмени, ах сибирские пельмени…

А вы о кольских пельменях слышали? Нет. Сейчас расскажу. Они бывают разные, то есть с разной начинкой. Ну, свинина, говядина, курица – понятное дело. А пельмени с

олениной? А с лосятиной? А с сёмгой, форелью? Да таких вы не только не пробовали и не слыхали даже про такие!

А почему вы о кольских пельменях не слыхали ничего? Да потому, что мы не хвастаемся, не кричим на каждом углу, как сибиряки. Если мы будем об этом кричать всюду, что получится? Рванёт народ к нам! Сибирь-то большая, в Сибири вся страна может поместиться и не одна только наша. А Кольский полуостров маленький. Хоть и могут на нём расположиться Финляндия, Швеция, да и Норвегия, если народ норвежский по нашим островам расселить, а всё равно, маленький полуостров Кольский.

А вы самую обыкновенную треску ели? Конечно, ели, ответите вы. Нет, это вы ели не треску, а стратегические запасы Родины. Их, эти запасы, периодически заменяют: свежие продукты закладывают на хранение, а залежалые на прилавки попадают.

А настоящая треска – это у нас. Вышел в море метров на 200, да хоть на резиновой лодке, вытащил пару трещùн или сколько тебе надо, как в магазине — делов-то! И домой. Такая треска – из воды сразу на сковородку – песня!

Когда я готовлю такую треску, мои домашние сразу предупреждают:

- Нам по два куплета с припевом!

А про селёдку-беломорку, ту, что ловится у нас, на Белом море, слыхали? Нет.

Если есть песни, частушки и другие певческие разнообразия, то беломорку можно сравнить с частушками. Селёдок съесть, как и частушек спеть, можно немеряно! Притом, в любом виде: варёную, жареную, солёную, малосольную, пряного посола, сухого посола. Только вяленая не получается. Не успевает провялиться – съедаем!

А самая вкусная беломорка – маринованная. Вот обжаришь её слегка, лук да морковку кольцами, переложишь слоями, да маринадом зальёшь, остыла и готово!

Утром поешь, а уже думаешь о том, как в обед её лопать будешь, только пообедал, уже об ужине думаешь – слюнки текут!

Тонкости приготовления маринада, понятное дело, я раскрывать не буду. По известной причине.

Про селёдку иваси говорили много? Много. А где она, иваси эта? То-то же.

А наша беломорка пока ещё есть, вот и бережём её.

Ну, а друзей я в гости приглашаю. Приезжают, а уезжают – довольные! А те, кто

ещё не был из моих друзей, приедут непременно. Кого я пригласил, они знают.

 

ЛЕТНЯЯ ЗАКУСКА

Сейчас  я совсем плохим рыбаком стал. Вот раньше – да! Весь север ленинградской области с удочкой облазил от Выборга до Приозерска. Всякой рыбы половил: уклейку и судака, плотву и леща, окуня и щуку. Да и здесь в Заполярье лавливал благородную белорыбицу – сига, и красную – горбушу, и ещё более благородную сёмгу и форель. Даже акулу настоящую ловил! Не верите? А вот правда. Только это было в Чёрном море. Там катрановые акулы хватаются, когда ставридка клюёт. Ставридка – на крючок, акула на ставридку. Так вместе и вытаскиваешь.

А в Белом море у нас акул нет. В Белом море – небольшие киты-белухи и серые тюлени. Но их не ловят, вернее, не охотятся на них.

И лодки у меня были всякие: и резиновые, и деревянные, и пластмассовые, и катер «Прогресс» с мотором «Вихрь». Конечно, по морю мой катер не носился, как вихрь, но водные пространства пересекал уверенно. Даже до заповедного хозяйства моего друга лесника Володи, что в двадцати пяти километрах от города, добирался.

А потом я катер продал, надо было машину покупать, чтоб на дачу ездить. А содержать лодочный гараж с катером и автомобильный гараж с машиной для меня наклад- но. Да и нецелесообразно. Либо море, либо лес.  Либо рыбалка, либо дача. Нельзя быть настоящим рыбаком и настоящим дачником одновременно. Нет, просто дачником, конечно, можно, но я имею в виду настоящего хозяина, чтоб у него был порядок и в огороде, и во дворе, и в доме.

Я вот перед выходными думаю: ехать ли на два дня на рыбалку, по каким-то дорогам машину бить, поймаешь, не поймаешь…  А на даче за два дня столько можно успеть. И еду на дачу. А других дней-то, кроме выходных, и нет. Остальные – на работе.

Рыбаки, наверное, обо мне пренебрежительно думают: настоящий рыбак всё бросит и на рыбалку рванёт. Но не могу я бросить и жену с сыном, и собаку с котом, и огород с дачей. Я к своей даче уже привык и она ко мне. Если я каждые выходные бросать её начну, тогда она сама меня бросит: грядки травой зарастут, дом от тоски по мне скособочится, ручей высохнет. И собака завоет, и кот в лес  уйдёт. Про жену с сыном и говорить нечего. Вдруг они всё сразу: и зарастут, и засохнут, и завоют, да ещё и в лес сбегут? Кошмар!

Вот и еду на дачу. Ковыряюсь, ковыряюсь на грядках или плотницким делом каким занимаюсь, чувствую: всё, подпёрло, не могу больше, надо удочку забросить! Тогда я бегом на лесное озеро, что в километре от дома. Отвёл душу, выловил два-три десятка окуней и домой с уловом. Дал коту окунька для пробы, а он, негодник, озёрную рыбу не любит. Так, из уважения ко мне, брезгливо поелозит-поелозит им по траве, а только я с глаз его долой – Кеша тут же куда-нибудь в уголок заныкивает рыбёшку. Я выхожу на крыльцо, а он сидит, облизывается, всем своим видом старается показать: ах, как вкусно! Но больше не надо…

Кеша треску любит, пикшу, навагу, путассу. Хорошо, что за ними в море выходить не надо – всегда в магазине есть. А из-за сёмги или форели он готов на всё: и песни дурным голосом мяукать, и вокруг стола танцы танцевать на задних лапах. Гурман этакий!

Потому я кидаю ему самого маленького окунька для пробы: вдруг он вкус переменил?

Остальных окуней в дело пускаю. Нет, ни на уху и ни на сковородку – замучаешься чистить этих окуней. Я их в кастрюлю кладу, солью засыпаю, груз сверху и в холодок под  дом на два-три дня. А потом вялить вывешиваю в тенёчке.

К этому времени редиска наливается, зелёный лучок стрелки накачивает соком, на солнечном подоконнике хлебный квас шипит, вкус набирает. Вот всё и готово!

Сажусь на крылечке: окуня почистил, спинку отгрыз, редисочку краснобокую в рот закинул, лучок жгутиком скрутил – солить не надо, рыба солёная – и всё это кваском холодненьким запить. И сначала: рыбка, редисочка, лучок -  квасом запил. Именно в такой последовательности. Ну, что, хочется попробовать?  То-то же…

К этой летней закуске я всё своё, семейство приохотил, кроме кота и собаки, конечно. Жену, сына с детства, а теперь и его жену. Они всегда вяленую рыбу квасом запивают, а не пивом.

Рыба вяленая продаётся, вот только квас периодически переправляю им  в Мурманск, ленятся сами делать, а может, не получается квас, как у меня.

Перед приездом звонят непременно:

- Как там закуска летняя, не забыл?

А мне и напоминать не надо, я своё дело знаю. Вот и сейчас сижу на скамье у дома, крючки к леске привязываю, поплавки настраиваю. Как удачно всё складывается: ребёнки приезжают, редиска с луком поспели, квасок дозревает. А окуней сейчас пойду надёргаю. Не сомневайтесь. Рыбак в человеке никуда не пропадает, если он раньше был настоящим рыбаком…

 

Опять он о своём крылечке, наверное, думаете вы. Да вы тоже вспоминали бы, если б у вас было такое!

Очень уж оно нравится мне! Во-первых, я о нём мечтал, когда только дом строить начинал. Во-

вторых, больно красивое оно у меня получилось: с лавочками, с перилами, резное. В-третьих, я

самый первый среди наших дачников его придумал. Потом остальные начали к своим домам

пристраивать всякие козырьки, навесы, крылечки – кто во что горазд. Но у меня – самое луч  -шее. Оно и понятно: очень уж я старался!

Да и вообще уютное получилось, небольшое такое, для четырёх душ. Да-да, именно для четырёх душ, а не четырёх человек. А четыре души – это мы с женою Алёною, кот Кеша и эрдель Дези. Хотя, четыре человека тоже вполне помещаются, когда ребёнки в гости приезжают…   Мы с супругой часто здесь чаи гоняем. Поставим маленький столик, чашки на него, блюдца с конфетами и сидим природой любуемся, и беседы беседуем.   Кеша обычно презрительно смотрит на конфеты:   - Опять они эту гадость едят. Сосисочку бы, что ли…

И, оскорблённый невниманием к его вкусам, уходит по мостику в лес, всем своим видом говоря: — И без вас обойдусь, сам чего-нибудь вкусненькое соображу…

И соображает. Минут через десять притаскивает здоровенного мыша и демонстративно кладёт на ступеньки:

- Вот вам! Я и сам с усам!

Да, конечно! На его шикарные усищи мыши, наверное, сами из норок вылезают посмотреть. Потому он так быстро и ловит их.

Дези же к нашим чаепитиям относится весьма заинтересованно. Её шерстяная морда излучает

дружелюбие, а глаза говорят:

- Я с вами. Я конфеты люблю.

И сидит ждёт: может и ей отвалится. И отваливается, только немного – нельзя собакам много сладкого.

Зато любимого лакомства – сухариков – пожалуйста! Супруга режет батон на квадратики и жарит в духовке. И ещё неизвестно, кто их больше любит: я или собака. Когда мы идём с ней гулять, сколько бы я не брал этих сухариков, всё равно не хватает.

Дези их с детства обожает. Благодаря им, она с трёх месяцев перестала делать лужи в квартире. Сделает на улице, я похвалю её, сухарик дам. Сделает в доме – поругаю, газетой шлёпну. Она быстро сообразила: лучше на улице и — сухарик, чем в доме, но  газета или хворостина.

А обычно щенки до полугода разливают лужицы по дому…

На крылечке хорошо в любое время. Осенью, у нас уже нормальный день с солнцем и нормальная ночь со звёздами. Стоишь на крылечке – луна серебристым светом заливает пожелтевшие травы и листву, чёрные грядки, где уже всё убрано. Вдалеке темнеют сопки. А над всем этим – низкие, мохнатые звёзды… И тихо-тихо. Ни птиц, ни людских голосов, ни музыки – умаялись, уморились дачники, спят-почивают.

И днём интересно. Когда жарко – хоть и редко, но и у нас бывает жара – тогда крылечко спасение. В деревянном доме душно, в лесу от жары не спрячешься – загрызёт комарьё и мошкара. А на крылечке под ветерком и в тенёчке – в самый раз!

Хорошо в дождик. Сидишь, чаёк попиваешь, а дождик ровно шуршит по траве, по листьям, по крыше. Спокойно так, умиротворённо. И все проблемы далеко-далеко…

Но лучше всего в ливень! В ливень по-настоящему чувствуешь прелесть моего укрытия: вот она вода льётся стеной, а вот он сухой островок крылечка. Высунь руку и через пару секунд рукав мокрющий, как будто из бочки с водой вынул руку.   Вода грохочет по шиферу, по железной крыше крыльца, водопадом льётся из водостоков. Я стою, как на капитанском мостике – в шторм. Впереди за водяной пеленой угадываются силуэты сопок. Да это и не сопки вовсе, а идёт на меня, девятый вал! Я крепче сжимаю перила

крыльца, да нет, поручни капитанского мостика! Ногами упираюсь в пол, то есть в палубу и жду, хотя знаю: никакого девятого вала не будет, а будет обычное для нашего болотистого места временное наводнение.

Вода уже потоками бежит по тропкам, течёт меж грядок. Ручей поднимается до уровня берегов, но никогда не выходит из него. Через день-другой ручей спадёт вместе с озером, в которое втекает.

Мой дом – корабль, крылечко – капитанский мостик. Капитан стоит на мостике, рядом его команда: у ног палубный матрос Дези, готовый выполнить любой приказ, на перилах – боцман Кеша – отдыхает после всяческих котячьих дел. Из каюткампании слышится голос старпома Алёны:

- Судовое время пятнадцать часов. Команда приглашается на обед!

Бьют склянки.

Это по-морскому – бью склянки, то есть звучит корабельный колокол – рында.

Неплохо бы иметь такой колокол, да где его взять. Есть валдайский колокольчик, тихий и мелодичный.

Да и хорошо, а то, если будет бить в колокол каждый раз, все соседи дачные на обед прибегать начнут! Времени не хватит на всех готовить. Когда и за грядками смотреть…

 

МАКАРОНЫ С ТУШЁНКОЙ

В конце августа, хорошим солнечным деньком, ближе к вечеру отправились мы за грибами – я, восьмилетний сын и наша любимица Дези.

Пошли  на  Семёновскую  сопочку. Это  мы  ей  дали такое  название:  она начиналась полого сразу за участком нашего дачного соседа Володи Семёнова. Заканчивалась каменистым плато, поросшим белым мхом – ягелем и невысокими, кривыми соснами.

Здесь водилось много маслят и моховиков. Но маслята уже отошли, а моховики  мы не любили: в сковороде они расплывались, были чёрными и неаппетитными. Потому охотились мы на склоне за сыроегами – любимым блюдом. Поджаренные до корочки, за -литые яйцом, да со свежей зеленью, огурчики-помидорчики прямо с тепличной грядки  –  ах! Вспомнишь – слюнки текут!

Лето было сухое, без дождей, сыроежек почти не было. А те, что попадáлись черви -вые развалюхи.

А Дези охотилась за дичью. Охотником она была никудышним. Я её специально не обучал, не натаскивал на дичь. Собака у нас была для души, а не для дичи. Но охотничий  инстинкт  у  неё, конечно, имелся: иногда  она  прибегала  из лесу, а её бородатая шерстяная морда – в крови, значит, повезло собаке в охоте.

Грибов не было и мы повернули к дому. Невдалеке был слышен заливистый лай  Дези – кого-то гоняла наша охотница!

- Глупая,- думал я, — надо подкрасться тихонько, а потом – цап! – как наш кот Кеша. А ты горланишь на весь лес…

Лай приближался. И вдруг на полянку метрах в десяти от нас выскочил зайчонок, почти заяц, за ним Райда, догнала, схватила за шею…

Сын закричал:   - Нельзя! Брось!

Мы подбежали, я взял из собачьей пасти зайца, перевернул на спину. Из его носа текли струйки крови.

- Давай домой возьмём, — плакал сын, — отвезём на станцию юннатов, они выходят.   - Поздно. У него позвоночник сломан. Уже ничего не сделать… -  Я положил зайца в траву. – Ладно, пусть собаке будет. Это её честная добыча. Зайцев в лесу все ловят: и лисы, и волки. Вон, даже наш сосед Коля Маленький силки на них ставит…   Мы вернулись домой. Пора было ужинать. Чтó на даче обычно готовят, особенно мужчины? Правильно, тушёнку с макаронами или макароны с тушёнкой.

Сын неохотно ковырялся вилкой в тарелке:

- Надоели твои макароны. Надо было зайца взять, пожарили бы…

- Ну, тебя не поймёшь, то давай на станцию юннатов отвезём, то давай пожарим…

Надо сказать, что супруга уехала к своим родственникам в Украину, я хозяйничал один и стол особенно не разнообразил.

Больше мы к этому случаю с зайцем не возвращались и лишь через несколько лет, уже взрослый сын, как-то сказал, приехав на дачу:

- Ты уж извини меня, за того зайца, мне до сих пор неловко…

 

БОЛТУХА

Да чего ж она всё каркает и каркает? Уже, наверное, сто лет живёт и всё каркает. Как ей не надоело?

И, главное, эта ворона, как будто преследует меня: я с друзьями за речку на шашлыки –  и она там — на сосне сидит. Приезжаю куда-нибудь на рыбалку – она тут, как тут, торчит на ветке, рыбу выпрашивает.

Нет, это всё-таки разные вороны. Просто они везде живут.

Но эта — на даче у меня – точно одна и та же. Она, как бабка старая, сварливая…  И всё-то  ей

не нравится, и всё она ворчит…

Вожусь я, к примеру, на огороде. Кричит скрипучим голосом:

- Не так копаешь, глубже давай, глубже!

Да я и не копаю вовсе. Я давно уже землю в огороде не перекапываю, а обрабатываю её таким хитрым инструментом – плоскорез называется.

Воюю с сорняками на грядках, ворона снова суёт свой нос, вернее, клюв:

- Чище надо, чище! Вон сколько травы пропустил.

Не пропустил. Это я специально её оставляю, срезанную. Она потом перегниёт и землю питать

будет и всё, что на ней произрастает.

Вон посмотрите, в лесах, в полях, вдоль дорог никто землю не обрабатывает, не удобряет, а

как всё растёт радостно! Даже здесь, на Севере.

Потому что все листья, все стебли, что выросли, осенью опали, в землю ушли. Потом снова выросли, опали, в землю ушли. Кругооборот такой. В земле жизнь тоже кипит. Своя только.

А мы что делаем на дачных огородах? Всё, что за лето в земле построилось: каналы разные воздушные, микроорганизмы всякие, а мы это – раз! – перекопали, перевернули и разрушили.   Сорняки с грядок выбросили и хвастаемся:   - Вот какая грядочка чистенькая! Ни травиночки.

А земле чем питаться? Правильно, химией.  А она всё убивает: и червей, и мелочь микроскопическую. Потому я землю не перекапываю, ботву и траву с огорода не выбрасываю. Но про это отдельно надо рассказывать. Я же про ворону начал…

Может она угомонилась уже? Да нет! – Начал дрова колоть, опять за своё:

- Зачем такими крупными колешь? Мельче коли!

Не понимает бестолковая птица, что крупные поленья горят дольше. Положил такие в печку, закрыл поддувало и три часа можешь в печку не заглядывать. А нужно чайник вскипятить, от -крыл поддувало, дал огню кислорода и через десять минут кипит чайник.

Только надо два полена класть, одно гореть не будет, три, наоборот, быстро прогорят, а два – как раз!

Я и на рыбалке так делаю: положу рядышком два брёвнышка на костёр – всю ночь тепло и костёр не гаснет.

А то ворчит: — Мельче коли, мельче коли… — Я знаю, что делаю.

Мельче у меня уже наколоты и отдельно сложены. На растопку.

Всё, надо передохнуть. Сажусь на крылечке чаю попить. И снова слышу:

- Чего расселся-то? Вон работы сколько, пахать надо!

Вот глупая птица. У меня всё рассчитано и распределено. Всё успею, всё сделаю.

Да и не пашу я вовсе, а в охотку делами занимаюсь. И жена, Елена моя, тоже с удовольствием и любовью к земле наклоняется. Потому у нас на грядках всё и растёт-кудрявится. И клумбы цветами глаз радуют. Хорошо!

Пахать надо, пахать надо, сама и паши! Сидит на макушке старой высохшей берёзы и каркает. Мешает только…   Берёза эта рядом с участком Саньки Клокова – председателя нашего кооператива.   Постой, постой, как же я сразу не сообразил-то?  Наверное, Санька, когда уезжает на работу, вместо себя ворону эту оставляет наблюдателем. А иначе с чего бы она целый день каркала? Вот и сегодня его нет, а ворона на посту, кар-кар-караулит. Ей сверху всё видно.   А когда Саня возвращается, вороны нет на берёзе. Точно – сидит у него в доме и рапортует, подняв крыло к виску: кто, что не так делал, кто уехал-приехал. Потому-то он всё про всех и знает.   Ворона сообразительная птица. Это я сгоряча её глупой назвал.   Пока я в дом ходил, Санька проехал, а ворона исчезла. Небось, помчалась к начальнику своему на доклад.

Да нет, это она его «УАЗика» испугалась и улетела. Надо и себе улетать, то есть, уезжать – завра на работу…

А тут и Санька пришёл. Не успели  поздороваться, он с ходу:

- Ну, чего сидишь, прохлаждаешься? Пахать надо! А дрова зачем так крупно наколол?

Я чуть с лавки не упал: откуда у него всё это? Наверняка, ворона и наболтала…

 

И ХОДИТЬ, И ЕЗДИТЬ

Не очень-то я люблю передвигаться в пространстве, не принимая в этом никакого участия. Я имею в виду поезд. Сам ничего не делаешь, полёживаешь да почитываешь, а земля под тобой движется, колёса вагонные тебя катят. Но так хоть видишь из окна, как мелькают деревья, что рядом с железнодорожной насыпью. А те, что подальше – проплывают. А те, которые вон там,

за озером, те вроде вообще на месте стоят. Это такое впечатление, когда едешь мимо, а деревья на разном расстоянии от тебя.

Но в поезде всё-таки интересно: пейзажи меняются, станции. Можно долго смотреть.   В самолёте плохо путешествовать. Да и разве это путешествие? Перелёт. Только погрузился в брюхо самолёта, пристегнул ремни – уже летишь. Глянул в иллюминатор – сплошное поле ватных облаков под тобой. Только задремал, уже стюардесса будит – прилетели! Спустился

по трапу – что такое? Только вот тундра была с кривыми берёзками и лилипутными сосенками – уже лопоухие пальмы стоят. Или наоборот. Очень уж быстро, не успеваешь ни настроить- ся, ни перестроиться.

А я всё-таки пешком люблю ходить. Ёлочку рукой потрогаешь, зверька какого встретишь. Или

зверя. А что? Я даже лося в лесу встречал. Вот так же близко, как соседа через вагонный про -ход…

Так бы всё шёл и шёл. А интересно, если б всю жизнь, смог бы? И сразу столько вопросов…

Ну, хорошо, всю жизнь, но не с младенчества же! Наверное, лет с 12-14. С этого возраста уже

можно. Организм здоровый, молодой, растёт, набирает сил. Исполнилось 12 лет, и пошёл!

Ага, пошёл… А школа? Учиться-то надо. Не пойдёшь же неучем. А, кроме того, первый встречный милиционер заарестует, отведёт в детскую комнату милиции. А там: кто такой? Где мама-папа? Почему бродишь? И запишут в босяки! Не объяснишь ведь им, что ты рождён пешком ходить по земле. Не поймут. Домой в сопровождении доставят. А дома: мама плачет, папа ремень на руку наматывает…

Значит, надо в 18 лет начинать. Права гражданские получил, паспорт ещё раньше выдали. Маму с папой уговорил, на прощанье валерьянки им накапали вперёд!

И снова вопросы. А питаться как? А одевать что – ты ж ещё растёшь? Где деньги брать?

Ну, деньги ладно – по пути можно подработать. А сколько идти? Всю жизнь? Ну, вот идёшь, идёшь, стукнуло тебе 70, присел под сосной отдохнуть и не встал. Так и остался под сосной сидеть холодный. Бр-р-р…

А вообще, зачем пошёл? Природой любоваться? Километры считать и рекорды ставить, как

Фёдор Конюхов, только на земле? А как же папа с мамой? Так больше никогда и не увидишь

их. Нет, что-то не так. Надо же и книги читать, и развиваться, и профессию получить. Да и семью

завести, детишек нарожать. А в лесу среди ёлок не очень-то разовьёшься, на медведице не женишься. Это в сказке можно…

Намудрил я что-то.

А вот раньше, тыщу лет назад, как было? Тогда человек знал своё поле, места охотничьи.

Поле засеял, сходил на охоту, кабана дикого домой приволок. Куда и зачем идти? Таких проблем не было, чтоб за сотни километров ходить, решать их. Если только война… Но я человек мирный, незачем воевать мне…

Сейчас, конечно, сидя на месте, от проблемы не избавишься, вопрос не решишь. А пешком,

если за тысячу вёрст идти, десяток других проблем появятся. Приходиться ездить. Вот и езжу.

А пешком, конечно же, хожу. За грибами, на рыбалку, с друзьями на шашлыки. А чаще –

просто так. Просто так — интереснее даже. Тем более, в моём маленьком северном городе –

лес из окна видать. Километр прошёл – и ты в гостях у лесного народа: деревьев, птиц, зверушек.

А на даче, так вообще через ручей перешёл и в лесу. Да на даче наоборот, лесной народ ко мне в гости приходит: на участке ёлка стоит, есть два знакомых свиристеля – часто ко прилета- ют, на эту ёлку или на рябину садятся. Пичужек всяких полно, особенно, когда клубника поспевает, воровать приноровились её. Про мышей и говорить нечего, так и шныряют под ногами, если кота поблизости нет. Ящерки, лягушки – одни на камушках греются, другие из мелкой лужицы глазами-перископами следят за тобой.

Зайцы заскакивают. А как же! Капустки то хочется, так и следи, чтоб не обкусали молоденькие кочанчики. Ондатры по ручью заплывают из озера. Но очень уж они осторожные и пугливые. Два раза и видал всего.

А когда дачу начинал строить, даже медведи заходили! Нет, правда. Место наше называется не просто так Медвежий Угол. Сейчас народу много, машины, музыка. Сейчас боятся к нам медведи заходить.   Да я и сам этого боюсь. Ну их! Пусть лучше зайцы.

Это я по даче соскучился, в поезде едучи, вот и завспоминал. В окошке вагонном места наши

начинаются. Станцию Лоухи проехали, Карелия закончилась, теперь по нашему Кольскому полуострову поедем. Через пару часов дома буду. Погружу в машину всех своих: жену, тоскующую без меня, мохнато-хвостатое семейство – кота с собакой – ещё больше тоскующих — и на дачу! А там все вместе в лес: собака на зайцев охотиться, кот – за мышами, а мы с женой грибов набрать:  уже должны и у нас появиться…

 

ЯГОДЫ-ГРИБЫ

 

Ой, как тоскливо ягоды собирать! Любые, какие ни возьми: бруснику, чернику, морошку, клюкву. Но клюкву ещё не скоро, в сентябре. А морошку – пора, конец июля. А это самое кусачее время.

Я морошку не люблю и не ем – одни косточки. Но супруга очень уважает её. Вот я и думаю: не супругу же отправлять на съедение комарам и мошкаре болотной! Потому сам иду. Вооружаюсь: шляпу-москитку, штаны плотные, крепко штаны в носки вправляю, сапоги, тюбики-флакончики с мазилками. И вперёд!   А на болоте бандиты эти сквозь накомарник продираются, штаны прокусывают, под одежду забираются – жуть!   Когда бруснику собираешь, встал на одно колено возле кочки ягодной – не одну              горсть надоить можно. А за морошкой – каждой ягодке поклоны бьёшь. А некоторым

и два раза. Пальцы скоро устают, не такие хваткие, как вначале: нагнулся, дёрнул ягоду, выпрямился, а ягода меж пальцев проскользнула и на стебле осталась, или в мох упала. И снова кланяешься той же морошине.

А тут ещё сосед дачный Вовка-лётчик дразнит впереди. Он уже набрал литровую банку и бегает туда-сюда, выбирает ягоды покрупнее и в рот закидывает. Я сержусь:

- Иди отсюда, не то утоплю в какой-нибудь бочажине!

- Меня нельзя утопить, я бывший лётчик! Я взлечу! – Отвечает он, выплёвывая кос -точки.

- Ну вот и лети. Жена звала ужинать.

Вовка-лётчик вскинулся и полетел бодро, перепрыгивая кочки, ужинать.

Ну вот, хожу и кланяюсь ягодам, улетающему Вовке, всему болоту разом. Сколько

раз поклониться надо, чтоб набрать пятилитровое ведро? А на большее меня и не хватит. Если больше, я свалюсь в траву болотную и всё! А насекомая нечисть последние соки из меня высосет…

Ещё могу брать воронику – тёмно-синюю, почти чёрную, как воронье крыло, ягоду. Потому и вороника. А может, потому что ворóны и вóроны любят её? Вряд ли. Я что-то не видел, чтоб эти птицы ягоды клевали…

Да воронику вообще мало кто берёт. Вот Коля-Маленький, наш сосед, да я. Ну, Коля вообще всё берёт, а я по другой причине.

Ягодным комбайном за час – ведро. А потом, не перебирая, в соковыжималку. Ведро спелых ягод — пять литров сока. По вкусу он как вишнёвый и сливовый сок вместе. А я детство на юге провёл, вишню люблю, потому и собираю.

Но всё-таки ягоды – тоска! Одно и то же. Вот грибы – другое дело! Идёшь по лесу и всё время ждёшь: вот сейчас какое-нибудь чудо грибное попадётся, вот сейчас встретишь богатыря подосинового весом в три кило! А не попадается сегодня, но всё равно ждёшь и другие грибы собираешь: берёзовики крепенькие, бодрячки такие, маслятки  на каком-нибудь песчаном местечке, рыжики-мурыжики – что ни делай с ними, как их ни готовь, как их ни мурыжь – всё одно вкусные! О белые грузди спотыкаешься, они, как пеньки крепкие. А то вдруг набредёшь на цыганский табор ребят-опят. Так табором

и полезли в корзину. Ну, разве скучно за грибами ходить?

А придёт зима снежная, темень на дворе полярная, вьюга в окна бьётся, а в кухне свет яркий, грибами свежими пахнет. Откуда зимой свежие? Да из морозилки. Хоть и замороженные были, а дух грибной на всю квартиру! А огурчики пупырчатые, укропом обвитые, из банки выглядывают, на стол просятся, а помидорчики крепкобокие сами в миску выкатываются. Вот ещё чесночку маринованного выловить. Всё своё, дачное!   А вот и картошечка поспела. Всё. Прошу к столу!

 

 

 

ЛЕВАЯ НОГА

В наших лесах северных заблудиться – запросто! Заходишь в лес, идёшь прямо и прямо. Обошёл вокруг берёзы, вокруг второй за грибом погнался и дальше прямо пошёл. Прямо, да в другую сторону. И всё! Уйдёшь за сто километров в тридесятое царство  Умбское — есть у нас такой посёлок, самый-самый крайний посёлок на востоке Кольского полуострова. Умба называется. Или в тундру Ловозерскую попадёшь, или на границу финскую.

И то, и то – плохо. Тебя же дома ждут, а не в Финляндии…

Вообще-то в лесу надо не только ногами работать, но и головой.

Я вот никогда в лесу серьёзно не плутал. Так, по малости…  Потому что, заходя в лес,

на солнце смотрю, на ветер. Откуда светит, куда дует? Но если облачно и лес незнакомый, я вот какую штуку придумал. В передний край корзины втыкаю прутик, захожу в лес, ставлю корзину прутиком в том направлении, куда иду и бегаю вокруг в пределах видимости корзины. Набрал грибов, высыпал и снова бегаю вокруг или дальше иду.

Всё, пора возвращаться, я поворачиваю и назад иду тем же макаром. Только надо каждый раз впереди по ходу ориентир замечать: камень, дерево и на него идти. Без ориентира вы постепенно повернёте влево,  и выйдете к тому же месту, откуда уходили. Или, хуже того, ещё дальше. Почему? А вот почему.

Шаг левой ноги короче шага правой, правая нога всё время чуть-чуть вперёд заступает за левую ногу. Чуть-чуть, чуть-чуть, а в итоге человек идёт по кругу. Потому в степи, в пургу, когда нет ориентиров, и получается так: ходят и ходят кругами. А по тропинке, по улице – чего там! – мы прямо ходим и поворачиваем налево, когда нужно. Или направо.

Но всё равно и в лесу, и по улице левая нога ступает чаще и левая ступня больше, чем правая. Внешне это незаметно. А у вас – тем более. Вы–то ещё  мало в своей жизни нашагали. Но когда вырастете и придёте в магазин обувь покупать, мерить надо на левую ногу. Она же больше! Если обувь левую ногу не жмёт, то правую и подавно не будет. Не верите? Ну, ладно. Станете взрослыми и посмотрите. Только не торопитесь расти, чтоб проверить. Успеете… Я правду говорю.

 

БЕЛЫЕ  ГРИБЫ

Солнце уже взошло и вовсю старалось прогреть остывший за ночь воздух. И он хорошо прогревался: поднимаясь туманом из лощин между сопок, рассеивался и таял на их склонах.

Куда же пойти? Я пил чай на крылечке и раздумывал. Можно на Семёновскую сопку – сыроежек набрать. А на плоской вершине её – масляток поискать или моховичков молоденьких. Когда других грибов мало, моховички очень годятся к столу. Правда выглядят неаппетитно – чернеют при жарке. Но вкус у них настоящий, грибной. А добавить помидорчиков да сметанки, то от стола за уши не оттащить. А если тебя за руки держать, то всё равно ртом прямо из тарелки будешь хватать!

Грибы в свой сезон неплохая добавка к столу. Да что уж скрывать – и хорошая экономия семейного бюджета. И не только в сезон. Суп из сушённых грибов зимой – самое яркое воспоминание о лете. А солёные грузди и волнухи очень уж идут к своей картошечке, особенно жаренной!

Кстати за болотом на сопке, на каменистых склонах в березняках как раз и можно набрать волнушек. Да волнушки, ладно… Груздь! Вот что там. Далековато, правда, но груздь того стоит…

Или по березнякам вокруг нашего дачного посёлочка пробежаться, обабков поискать? Это поздние подберёзовики. Они выглядывают из сочного зелёного мха тёмно-коричневыми, почти чёрными шляпами. Скользнёшь рукою в мох, а там толстая ножка на всю ладонь длиной. Вот

обабки на сковороде белыми остаются.

А за карьером в старом сосновом лесу среди брусничника попадаются могучие подосиновики. И шляпы, и ножки у них чистые, не порченые червями. В это время мушка, что откладывает в грибах личинки, уже не летает. Из личинок появляются червячки.   Мушка садится на середину ножки гриба. Возьмёшь гриб – у основания он чистый, разрежешь ножку пополам – вся червями изъедена.

Вот какое дело: ножка у гриба вкуснее шляпки, потому червяки и едят её. Я тоже больше ножки люблю.   Что интересно: подосиновики, а растут здесь между сосен, в брусничнике – издали видны их красные шляпы. Потому и называются красноголовиками.   Карьер, за которым сосновый лес с красноголовиками, образовался, когда дорогу у нас отсыпали. Место тут болотистое, грунта много ушло и карьер большущим оказался. Дно и склоны

заросли травой и мелким кустарником. На склонах в хорошие годы маслятки с коричневыми блестящими шляпками сидят ждут, когда их заметят. Да недолго ждут: дом моего соседа дяди Миши – у самого карьера. Он их быстро замечает. И правильно. Не зря же мы зовём этот карьер дядимишиным!

Можно походить по нашей горýшке, что сразу за ручьём. Там всё есть, кроме груздей. Но сейчас сухо, дождей давно не было, на горýшке только горькушки рассыпаны, да гнилые подберёзовики. Но вот, если спуститься по её левому склону, то на границе с болотом в кустарниковых зарослях среди травы должны рыжики появиться. И не подумаешь, что они там могут быть. Потому никто и не знает об этом. Сколько я ни ходил в окрестных лесах, больше нигде их не встречал.

Мы с Муравьёвым вместе их там случайно обнаружили и вместе за ними ходим. Но сейчас Сергей в командировке в Питере. Можно с сыном идти.  Да, точно, надо рыжики посмотреть.

Роса с листьев уже сошла, а на траве ещё осталась. Ну, ничего, всё равно сапоги одевать.

2

Можно сына будить.

- Эй, грибничок, просыпайся! Грибы лезут и пищат, пищат и лезут.

- А может попозже?

- Нет-нет, сейчас пойдём. Одевайся, чай уже готов.

С пластмассовыми ведёрками мы шли по лесу, я впереди, сын, поотстав, сзади. В основном,

здесь были молодые деревья, ёлки, сосны, кустистые берёзы. Старый, хороший лес давно вырубили, только развалившиеся пни остались.

Вдруг метрах в пяти от меня взлетела крупная птица, захлопала крыльями, отлетев в сторону,

и опустилась в траву.

- То ли больная, то ли подранок, — подумал я. – Нет, не подранок, охотничий сезон ещё не открылся.   Сын бросился за птицей. Она снова взлетела неуклюже, потом упала в траву, снова взлетела,

снова упала…

- Папа, папа, давай, лови, у неё, наверное, крыло сломано. Мы полечим.

Птица всё так же, поднимаясь и опускаясь, отлетала всё дальше, пока вовсе не пропала. — Да это же куропатка, — догадался я, — специально уводит от гнезда, притворяясь раненой.

Я прошёл ещё пару метров. Из того места, где взлетела куропатка, поднялись ещё три, поменьше – дети – и, пролетая низко над травой исчезли среди деревьев.

Прибежал запыхавшийся сынок.

- Ну, чего ж ты, вдвоём поймали бы. А теперь она погибнет в лесу…

Я объяснил ему, почему куропатка так летала. Сын слушал и удивлялся:

- А кто её научил этому?

- Да никто, сама жизнь научила выживать когда-то давно. А теперь это по наследству передаётся.

Рыжиков у болота не было, видать, не их год был. На обратном пути в солнечных березняках

мы наискали хороших, крепких обабков. Сын радовался:

- Смотри, папа, это настоящие белые грибы, видишь: на разрезе белые.

Я не стал его разочаровывать. Тем более, что у грибов и шляпки, и ножки на разрезе были

действительно белые.

 

ДО  БУДУЩЕЙ  ВЕСНЫ

Если я уезжаю куда-то в среднюю полосу или ещё южнее, почему-то вспоминаю не Кандалакшу с её улицами, не свой дом и, в общем-то, симпатичный двор, и, конечно, не больницу,

где работаю, а вспоминаю Медвежку.

Вспоминаю сопки, окружающие наш дачный посёлочек, Мёртвое озеро без рыбы. Да и какое же оно мёртвое – уткито в нём плавают! И ондатры водятся, и жуки-плавунцы по воде бегают, и лягухи квакают по его берегам. Вспоминаю лес с грибами и ягодами. И, конечно, свой дачный участок. И дом. А как же! Я сам его построил.   Вот удивительное дело: дача у меня в Медвежке по времени в два раза меньше, чем живу я в Кандалакше, а вспоминаю Медвежку… Ну, наверное, понятно, почему: здесь нет городских за -бот, да и своих докторских беспокойств. Потому, что очень уж здесь красиво. Потому, что отдыхаю здесь. Целый день тружусь, а отдыхаю. Тоже удивительно, правда?

Чаще вспоминаю летнее время, когда солнышко круглосуточно: ложусь спать – оно светит, утром просыпаюсь – оно светит, только с другой стороны. Вон какой длинный путь с Запада на Восток оно проделало, не заходя за горизонт, пока я спал.   Осень, конечно, вспоминается меньше, особенно поздняя, серая, дождливая и почему-то жалко её. Ну, не саму осень, а землю с пустыми грустными грядками, голый лес. Ёлки хоть и зелёные, но стоят скучные, опустив ветки.   А в начале сентября, когда солнце уже всходит и заходит, ночи выдаются такие чистые и ясные! Луна огромная медленно движется, перекатываясь с вершины одной сопки на другую. Серебряный свет её падает на берёзы и они, словно оживают… А тёмные, высокие пирамиды елей – замирают.

Тихо-тихо в лесу, тихо во дворе, тихо в доме.   Всё небо в звёздах, крупных, ярких. Звёзды как будто развешаны на невидимых нитях, они мерцают и в полной тишине слышится тихое потрескивание. Это наверно высоко-высоко в небе, в бездонном космосе между звёздами происходят электрические разряды.

А может это уже первый морозец из болот крадётся и тихо потрескивает?

Прямо надо мной Большая Медведица и Малую тоже можно увидеть, и Полярную звезду, и созвездье Гончих Псов. А где-то там в небе большие планеты, например, Марс, Юпитер с его спутниками…

Я тоже чувствую себя такой планетой. А мои родные и близкие движутся вокруг меня, как спутники, каждый на своей орбите. Одни ближе, другие дальше, а третьи лишь изредка проплывают в пределах моих мыслей и ощущений.

Вот например, жена и сын. Они на самой близкой орбите ко мне. Чуть дальше – моя мама. Кто-то скажет, наверное: на самой близкой орбите должна быть мама. Правильно. Но, если ты сам уже папа, то ближе всех к тебе твои дети.

Мама – самый дорогой человек, мама дала жизнь мне. Но теперь мой долг сохранить своих детей, они продолжат род и тоже сохранят своих, а те своих и так дальше.   Где бы я ни был, всегда чувствую присутствие своих родных, что бы ни делал, всегда думаю о них, думаю: а как они на это посмотрят? Правильно я поступаю или нет?   На более далёких орбитах вращаются мои друзья, приятели, коллеги. Даже люди, неприятные мне, даже недруги. Они периодически всплывают в моём сознании, этим самым удерживая  меня от необдуманных поступков. Я учусь у них, как не надо делать…

Вот и получается, что в своих отношениях с людьми я нахожусь, как планета со спутниками. И так каждый человек. И вы тоже, как в космосе. Вокруг вас папа с мамой, бабушка с дедушкой и другие люди. И тот, кто вас обидел, и тот, кого вы обидели.   Сейчас я очень далеко нахожусь – в Пятигорске. Я смотрю на склоны горы Машук, а думаю о сопках, что окружают мою Медвежку.

Уже конец сентября, осень. Но здесь листья только начинают желтеть, а там, на Крайнем Севере они уже облетели. Скоро начнутся снега и морозы.

Вся природа готовится к долгой и холодной зиме. И птицы, те, что не улетели на юг, и звери. А медведи уже, наверное, нагулявшие достаточно жировых запасов, ищут сейчас место для зимней спячки, где-нибудь в буреломах, под корнями вывороченных елей. Они знают, где искать.   Облюбует мишка себе местечко и, как только начнутся снегопады, завалится в берлогу и уснёт, согревая дыханьем ступни своих мощных лап. Там у него нет шерсти, на ступнях, вот они и мёрзнут. Потому и говорят: медведь зимой лапу сосёт. Это он греет.   И Медвежка моя уснёт, засыпанная толстым снежным покровом. Заснёт тихо и покойно до будущей весны, до встречи со мной.

 

 

 

 

 

Запись опубликована в рубрике ПРОЗА. Добавьте в закладки постоянную ссылку.

Добавить комментарий