У нас на крайнем севере.

Бундур Олег

У НАС НА КРАЙНЕМ СЕВЕРЕ О.Бундур

ТОЧКА  НА  КАРТЕ

 

 

Мой город – точка  на  карте  России. Таких точек великое  множество,  наверное, как  звёзд  на  небе. И, как  звёзды, эти  точки  по-разному  -  то  сильнее, то  слабее — светят, но  светят  всегда.

Каждая  точка — город, посёлок, деревня. А  светят  потому, что  живут там люди, и от их работы  – самой разной и необходимой — на всю страну идёт тепло. И свет. Даже, если полярная, мо -розная ночь опустилась на город.

Такой, например, как моя Кандалакша.

Вот вдруг полнеба осветили фары: это взбирается на перевал огромный лесовоз с прицепом.

Далеко в лесу в любую стужу работают лесорубы. Бензопилой, которая у лесоруба в руках, можно спилить любое дерево, если  только  уметь  это  делать. И  книжка, которую  вы  читаете, и стул, на котором сидите, сделаны, может быть, из привезенных из Кандалакши сосен и елей.

Ночь, как шапка, накрыла заполярные края. Но всё равно бегут  по калёным,  морозным рель -сам тяжелые товарные поезда. Везут на юг свежую рыбу, или брёвна и доски, или самое нужное для всей  страны  удобрение — апатит.  Удобрят  апатитом   вспаханное  поле  и  вырастет на нём

пшеница. Хлебопёки испекут булки, а мы  их потом с аппетитом съедим.

Бегут, бегут  поезда. Привозят  яблоки, картошку  и  много – много  других  нужных  товаров и продуктов, которых  нет  на  Севере.

Но  самое  лучшее, когда прибывают апельсины! Держишь в руках апельсин – маленькое  солнышко, и ночь становится светлее, и мороз отступает, и лето ближе.

Целый караван судов стоит на рейде нашего морского торгового  порта. В голове каравана ледокольный корабль «Мончегорск». А в другой раз «Тикси». Но приятнее всего, когда  приходит «Кандалакша»

Подаёт гудок «Кандалакша»: «Разгружайте скорее меня!»

И заработали  портовые  краны. Разгрузка  идёт и день, и ночь. Вернее  и  ночь, и ночь, потому что  солнце  еще  не  выглянуло. Спряталось  оно где-то за сопками  и  приходит к нам только  в

короткую  летнюю  пору.

А я  думаю: вдруг какой-нибудь нетерпеливый подъёмный  кран забросит  свой  крюк за сопку и выудит оттуда такое долгожданное  солнце…

Скорей бы…

 

У  НАС  НА  КРАЙНЕМ  СЕВЕРЕ

 

Хорошие  люди  живут  у  нас на Крайнем Севере. Только с новичками  сближаются медленно.

Ко мне тоже долго присматривались:

- Что за человек? Вдруг временный какой? Временный – он  ненадёжный. Налетел, схватился за одно дело — не вышло, попробовал  другое — бросил. И за третьим полетел… Таких здесь не уважают.

Прожил  я  на  Севере  два  года. Смотрю: потеплели у людей  взгляды, мужчины  руку  крепко жмут,  женщины  уважительно  здороваются,  ребята-дошколята  во  дворе  пристают:  то сказку расскажи, то стихи почитай. Доверие, значит, оказывают.

Теперь друзей у меня видимо – невидимо. Приехали  они  сюда издалека, да, притом,  давно. И  стали  северянами. Но  всё  равно   у каждого в памяти осталось своё, родное, заветное, к чему с детства  душа  прикипела.

Прихожу  я  к  своему  другу Ивану Пилипенко в гости. Он сажает меня за стол, наливает большую миску украинского  борща.

-  Ешь,- говорит,- не  стесняйся! Такой борщик  научила  меня  варить моя  ненька.

Ненька — мама, значит.

2

А на  окне  у Ивана  цветочный  горшок. А  в  нём  вырос  большой куст красного перца. Смотрит Иван на пламенеющие стручки, вздыхает: вспоминает родное украинское село.

Захожу к  Сане Черникову.  Он  рад моему приходу и, как  лучшему  другу, рассказывает о лошадях. Для  примера, чтоб ярче я себе всё представлял, тащит кучу книг и журналов о коневод -стве. Саня — донской казак и, похоже, сначала научился на лошади ездить, а потом  уж  по земле ходить.

С другом Резо Тахадзе  мы любим ходить в сопки, для  него, наверное, похожие  на  маленькие Кавказские горы. Жарим  шашлыки, пьём   грузинский   чай   с  нашим  ароматным брусничным листом. Резо смотрит на небо и качает  головой – не такое  оно  на Кавказе.

-  Слушай, Резо, — спросил я его как-то, — ты зачем с Кавказа уехал? Там  тепло, фрукты  всякие чуть ли не заборах растут, а  тут  стужа, ночь полярная…

-  Э, дорогой, на Кавказе легко. Хотелось себя проверить. А  вот  смогу ли?

-  Сможешь,- успокаиваю  я  его.- Всем  первое  время  трудно.

Разных  национальностей  люди  живут  на  Севере. Даже  африкандцы. Только  не те, которые из Африки, а те, что живут в нашем посёлке  Африканда.

Есть у меня ещё один друг, который родился и вырос на Кольском  полуострове, коренной житель  Севера, саам  по  национальности – Аскольд  Бажанов. Он   написал   книжку  о тундре, об оленьих гонках, о  северном сиянии, о северном радушии, о горячих сердцах северян.

Вы видели северное сияние? А на оленях катались? Нет? Тогда приезжайте! Мы с  Аскольдом непременно вас прокатим!

 

 

ПЕРВЫЕ ЗНАКОМСТВА

 

На  втором  году  моей  жизни  в  Заполярье я купил резиновую лодку. В то время в Кандалакшском  заливе  Белого  моря  ловилась разная рыба: селёдка-беломорка, треска , зубатка, камбала, навага, пинагор – такая рыба-шар с колючками, красивая, но несъедобная. А больше  всего меня поразила обычная треска. До сих пор я, как все, кто не живёт по берегам северных морей, видел треску  только  на  рыбных  прилавках. Такую замороженную, что жалко даже становилось её  и такую  твёрдую, что  стол  можно  было  проломить. Но треска, выловленная и тут же сваренная или поджаренная – это песня!

Мои домашние, когда я готовил такую треску, сразу предупреждали:

- Нам по два куплета с припевом!

По своей  прежней  жизни  в  тогдашнем  Ленинграде, я считал себя рыбаком заядлым и опыт -ным. Каждые  выходные  я уезжал километров за двести под Выборг, за Приозерск, в Усть-Лугу и всегда возвращался с рыбой.

Перебравшись в Кандалакшу, жил в километре от Белого моря и был без рыбы. Я приходил на берег моря, смотрел  на рыбаков в лодках, вздыхал и завидовал. Нужна «резинка»,  решал в очередной раз я, но мешала финансовая причина.

И  вот, наконец, я  купил. Денег  хватило только на какую-то странную лодчонку «Каноэ». Она была  двухместной, но  почему-то   очень  коротенькая, с загнутыми  носом и  кормой, как у индейской пироги.

Я принёс её  на берег, накачал и потащил к воде. Рыбаки скептически наблюдали  за мной. Все они сидели  в проверенных «Нырках» или в дюралевых «Казанках» и «Прогрессах».

Я храбро оттолкнулся от берега и погрёб. Хорошо, мой внутренний голос  остановил меня  довольно  скоро. Опустил  якорь, забросил снасть  и стал ждать: чтó первым клюнет – беломорка или треска. А вдруг зубатка! Не клевало.

Рыбаки метрах в тридцати от меня дёргали беломорку и посмеивались.

Через час я хотел было заскучать, но не очень-то и поскучаешь в такой лодке. Она вертелась, качалась с борта на борт, с носа на корму, хотя и волны-то нормальной не было.

Вдруг кто-то крикнул:

3

- Белуха, белуха, вот, рядышком!

Я их, белух этих, раньше не видел и встал в лодке, чтоб  лучше рассмотреть. В трёх  метрах  от меня из воды показалась огромная, тёмно-серебристая спина и, как бы перетекая, медленно уходила  под  воду. Чтоб увидеть её, мне можно было и не вставать. Но я уже встал. А в следующее мгновенье уже был в воде. А вода была ой, не теплая! Холодная, ледяная даже.

Беломорские  рыбаки – люди  бывалые. Пока одни  выуживали  меня  из  воды, вторые уже кипятили чай, третьи буксировали мою лодочку.

Через 20 минут я сидел у костра в сухой одежде с чужого  доброго плеча. Пили  чай, знакомились, рассказывали, нет, не байки – настоящие рыбацкие истории.

Через неделю свою пирогу я продал другому такому же, как я, храбрецу, а на рыбалку потом  я плавал в настоящей лодке. Или просто приходил в устье реки Нива, что впадает в  Белое море, и с высокого мыса любовался белухами,  охотившимися  за  беломоркой  и поднимавшими  с  воды  морских  уток  и  чаек. Или ходил к каналу, пробитому в скальном грунте и нёсшему в море сбросы с наших Нивских ГЭС.

Течение  в  канале  очень быстрое, километров 70, а  может 30. Но  всё равно быстрое. Сюда за косяками сельди приходят тюлени. Насытившись, они начинают развлекаться: поднимаются  по каналу  против  течения, потом  переворачиваются  на спину и, сложив ласты на груди и подняв усатые мордочки над водою, скатываются вниз по течению, как с горки. И снова, и снова.          Каждый раз проплывая мимо, они подмигивали мне, как старому знакомому. Честное слово!

 

 

ТРАВЯНАЯ  ГУБА

 

Я прошёл уже половину пути до станции  от Травяной Губы, где мы  с моим  другом Николаем снимали домишко. Деревенька эта вполне уютная, но  дорога  глазу неприятна:  засыпана опилками и старой древесиной, пружинит под ногами. Слева – отвал из отходов леспромхоза  какие-то горбыли, рейки, почерневшие от дождей. Справа – высохшее болото, покрытое  сухой травой и редкими сосенками. Ближе к дороге они были чаще и выше.

Как раз посередине, огибая отвал, дорога поворачивала влево, а на обочине, со стороны болота стояла  рослая  псина  серо-рыжего  окраса. Она  насторожено  смотрела в мою сторону, рядом с ней резвился, может, с лягушкой, а может, с ящерицей, щенок.

Бездомных собак везде много и в городе, и в деревне. Мне  всегда  жалко их… Что  интересно, моя домашняя собака с удовольствием ест булку, особенно сухарики, а бездомные от хлеба  нос воротят.

Я достал из рюкзака остатки колбасы и, держа на ладони, подходил к собаке со щенком.

Взрослая  попятилась,  щенок – за нею, но услышав запах колбасы, двинулся осторожно ко мне. Мама рыкнула, щенок пригнулся к траве, потом оба развернулись и рысцой сквозь траву, мимо сосен через болото потрусили в лес.

Только теперь я сообразил: этот окрас, узкая морда взрослой, поджатый хвост, рысца – это же волчица с волчонком!

Ничего себе, хотел волчонка с руки покормить! Да мама мне руку отхватила б, дотронься я до её серого сыночка. Знал бы тогда, как чужих собак кормить, особенно волков диких!

Я  немного  ещё помусолил  в  мыслях  эту встречу, но уже  пришёл на станцию. В электричке

вспоминал о своём самом первом приезде в Травяную Губу.

Тогда я только впервые пережил свою полярную  ночь  здесь, яркую  весну. Друзей-приятелей, тем  более, рыбаков, не  завёл.  А  тут  уже  лёд с озёр сошел, а душа уже рвётся, а куда ехать, не знаю. Сидел на работе, тоскливо глядя в окно, машинально снял трубку:

- Привет! Не узнаёшь?

Ну, как же, не узнаёшь, это же мой питерский друг Коля Арапин, рыбак, офицер.

- Коля, здорово! Как погода в Питере? На рыбалку ещё не ездил?

- Вот-вот, потому и звоню. Как смотришь, если в ближайшие выходные махнуть?

4

- Коля, ты чего? Я хоть и заводной рыбак, но не настолько, чтоб в Питер…

- А  и  не  надо  в  Питер. Меня  к тебе служить перевели. Я уже здесь. Ну, так как, едем? Я уже

и место знаю.

Военного человека сразу видно. Я тут почти год прожил, не знаю куда, а Коля только без  году неделя, а уже меня приглашает.

В пятницу в восемь вечера мы были в Травяной Губе – небольшой деревеньке на берегу  Ковдозера. Быстро сговорились с мужичком насчёт его деревянной лодки и поплыли.

Ура, дорвались! Клёв  был  нормальный:  плотва,  окунь. Ловили, пока  черви не кончились, до часу ночи, благо солнце здесь летом не садится.

Невдалеке увидели островок с растущей из воды травою. Решили посмотреть, может  мотыльки какие есть, личинки, ручейник. Подплыли, я перекинул ноги через борт, спрыгнул и  по  пояс провалился в ил. Хороший островок! Еле вытащил меня Коля. Высадились  на нормальный ост- ров, костерок запалили – одежду посушить, чайку вскипятить.

Не торопясь, перекусили, чаю напились. Спешить было  некуда, наживки  не было, до  вечерней электрички далеко.

Я  пошёл  посмотреть  удочку. На всякий случай я насадил на крючок рыбий глаз и закинул её.  И   не напрасно – приличный окунь сам поцепился.

Снова сели в лодку: рыбы много наловили, глаза рыбьего хватит! Окунь шёл хорошо, не часто, но достаточно, чтоб не погас рыбачий азарт.

Конечно, не спали – куда там! Перекусывали в лодке, запивая еду прямо из озера.

Пора было домой. Мы шли к электричке. Ровно сутки назад приехали сюда. Ровно сутки на воде с удочками. Я шёл, приваливаясь к Колиному плечу. Глаза сами  закрывались. Только закро -

ются – то ли волны меня качают, то ли дорога волнами. Только закроются – вижу  поплавок тонет, подсекаю. Коля толкает меня:

- Не дёргай руками, уже по земле идём, не в лодке сидим.

Только влезли в электричку, только закрыл глаза, Коля уже тормошит:

- Просыпайся, приехали!

Целый вечер супруга раздавала соседям улов из Травяной Губы – столько  наловил!  То-то, думаю, тяжело идти было! С тех пор у соседей я приобрёл славу настоящего рыбака.

Да и сегодняшнего улова на всех добрых соседей хватит…

 

РЫБАКИ  ИДУТ!

 

Пришёл Николай – друг-рыбак:

- Слушай, надоело! Каждый раз окунь и окунь. Жена запросила нормальной рыбы. Едем в  Карелию.

Коля – человек  военный. По своей должности офицерской разные карты имеет. Да сослуживцы у него всюду, вот и выяснил, что за рекой Кереть есть озеро Светлое. Там судак и сиг.

Поехали. Сначала электричкой, потом  автобусом, потом  пешком  семь  километров. Для  рыбац кого азарта семь километров – не расстояние. И больше ходили.

Дотопали, разбили лагерь, накачали «резинку», поплыли искать, где тут нормальная рыба.

Там  -  пусто, там  –  пусто, тут  -  окунь, тут  снова  окунь. В  одном  месте Коля выудил сижка граммов на  200 – 300:

- Всё, будут наши сиги! – Обрадовались оба.

А ничего  подобного. Снова  окунь  замучил, всё  окунь и окунь. Дёргали, дёргали, как остановишься, если клюёт? Наверное, по ведру надёргали. Закончили. Вернулись на стоянку.

- Больше не поплыву. Такого я и дома наловлю. – Коля был откровенно расстроен.

Развели костёр, отобрали  самых  мелких  окушков  для  тройной ухи. Хотя настоящая тройная уха – это ерши, судак и щука. А ещё лучше монастырская уха. Это вообще класс! Как делается?

Значит  так, идёте  в  курятник  и  ловите  самого  старого петуха для наваристого бульона. Ну, можно в нашем «курином» домике купить – там продаются старые такие «суповые» куры.

5

Долго варите, куру вынимаете, и на этом бульоне  варите  обычную  тройную  уху, но стерлядь там  должна  быть  непременно. Но  это  я  говорю, как  надо делать. А мы часто делаем, как хочется, или, как получается, или так, как позволяют возможности.

Наши возможности нам позволили в марлевом  мешочке сварить три  порции выпотрошенных окуней. Ну, а  потом  –  специи, да ещё четыре крупных окуня. Рыба-то должна плавать в ухе! А варёные остывали  рядышком.

Поели-попили ухи от пуза, отдохнули, дотянулись до варёной, повыбирали съедобное,  поплевали чешуёй, доползли снова до котелка – запили ухой, потом варёных, потом ухи…

Ну, если б невкусно было, ползали б мы туда-сюда трижды? То-то же…

Ворона, сидевшая  на  сосне, сначала  прыгала  на  ветке, косясь  то  одним, то другим глазом – очень уж рыбки хотелось ей – потом не выдержала, закаркала:

- Ну, хватит вам! Мне-то оставьте!

Пришлось оставить, да и домой пора.

Стали  укладывать: лодка, вёсла, топорик, ножовка, удочки, котелок,  ложки-кружки. А  рыбы-то, рыбы! По  полрюкзака. Тросик  не  забыть. Очень  удобная штука – тросик. Не  надо  искать рогульки, чтоб котелок повесить, натянул между деревьями и порядок. А  крючками  регулируешь высоту котелка над костром. А, если грунт каменистый, рогульку не вбить, но тросик можно камнями закрепить…

Груз  получился  неподъёмный. А  вы  думали, что  рыбалка – это  отдых и удовольствие?  Ага, удовольствие: килограмм сорок груза семь километров тащить!

На  полпути  решили  передохнуть. Сбросил  на землю лодку с груди и рюкзак со спины. Такое ощущение – поддай мне кто-нибудь пониже спины – улечу! Хорошо, никто поддал… Передохнули.

К автобусу  пришли рано. На остановке сидел мужичок, а перед ним на траве лежало то, за чем мы приехали сюда: судаки и сиги.

- Где ловил, дядя?

- Ну, ясно где, в озере…

- А в каком озере?

- Ну, ясное дело, в том, — он неопределённо махнул рукой.

- Ну, в каком, том?

- Ну, как же, за лесом…

Поняли, что не узнаем, лес был везде. Купили по огромному судаку и сигу. Запихали  их в боковые  карманы  наших абалаковских рюкзаков так, что хвосты на добрую ладонь свешивались.

В электричке, едущие с нами рыбаки, не спрашивали: как рыбалка? Хороша рыбалка! Разве не заметно: рыба даже в рюкзаки не поместилась, пришлось в карманы толкать.

И в городе никто ничего не спрашивал. И так видно: рыбаки идут!

 

 

МОЯ ПОЛЯРНАЯ НОЧЬ

 

Хоть однажды в жизни вы слышали или произносили слова:  полярная  ночь. А что это такое – представление у вас туманное.

А я не только слышал, но и уже два десятка лет раз в год проживаю эту  полярную ночь.

Наверное, в таком огромном городе, как Москва полярную ночь вы и  не заметили бы. Оно понятно  почему: реклама, витрины, фонари, автомобильные  фары  –  светло, как днём.

В моей  Кандалакше  тоже  есть реклама, фонари, фары. Но это  всё равно, что сравнивать  ледокол и деревянную  рыбацкую лодочку. Плыть  можно и на том, и на том, жить можно и там, и там. Но возможности плавания, условия жизни сравнить невозможно.

Но  я  грею  себя  вот  чем: северными  морскими  путями ходит ледокольный корабль «Кандалакша». А ледокола «Москва» нет.

Вообще-то полярная ночь внешне проходит мягко. Ну, подумаешь, с 12 до 14 часов серенький,

6

тусклый денёк. Но искусственный свет и естественная жизнь горят  вовсю: школьники с сумками бегут, народ на работу спешит, машины едут, в порту суда гудят, вагоны на узловой станции грохочут.

Ну, подумаешь, северное сияние на полнеба раскатилось. Постоял, полюбовался  и дальше побежал. Сиянием сыт не будешь, кушать-то хочется, работать надо!

Конечно, в  полярную  ночь  жизнь  как-то  затихает, как-то  меняется:  спортсменов  с лыжами меньше видать, пацанов со всякими самокатами. А рыбаков с  удочками, дачников с  рюкзаками и вовсе нет.

Ну, какая  рыбалка  в  полярную  ночь? Рыба – она  не дура, ночью она дремлет. И рыбаки – не

дураки. Но они не дремлют, они другими делами занимаются.

А  что  на  даче  зимой  делать? Дрова  жечь? Ну, разве Новый год с друзьями под живой ёлкой отметить.

А на мою дачу зимой и вообще не добраться: 3 километра лесной  дороги, засыпанной  по пояс снегом. С трудом на  лыжах. Только пришёл, отдышался, уже и стемнело. Уже и домой надо.

Во-о-от! Как   раз   на даче в это время и можно по-настоящему полярную ночь почувствовать, увидеть.  Звёзд   нет, звёзды   редко   бывают. Небо  тёмное, сопки  и  лес – ещё  темнее, а  земля снегом отсвечивает. Тишина  необыкновенная! Только вдалеке электровоз вскрикнет. И деревья от мороза потрескивают, и поленья в печи, и свечечка на столе. Чайник закипает…

Вдруг  окна  засветились. Вот  оно, сияние!  Самое  время с кружкой чая на крыльцо выходить. Зеленовато-голубое свечение ширмой с неровными, но плавными  краями  перестраивается, перетекает, мерцает от горизонта до горизонта, то  ближе, то  дальше, то ярче, то тусклее, то сжи -мается,  то  растягивается.  Оно  похоже  на  веер, если  распустить  его  нижнюю, скреплённую часть. Или на цветные меха гармошки, которую лихой гармонист на всю ширину рук перегиба- ет через колено.

Полярную ночь можно видеть въявь, если выйти на море. Белое море -  в километре от  моего дома! От берега нужно отходить метров на  четыреста. Лёд, конечно, толстенный, но там, дальше фарватер и промоины  от  канала, по которому сбрасывает воду Нивская  ГЭС. Дальше идти страшно.

Если повернуться спиной к городским огням, то можно  тоже  посмотреть, какая  она – полярная ночь. Но на море всё-таки жутковато. Что там в пугающей глубине под ногами?

А  на даче я себя уверенно чувствую – на земле стою.

Сияние растаяло. Можно домой к моему письменному столу, книгам и блокнотам, к моему умному и хитрющему коту Иннокентию. Как только я захожу, Кеша тут же валится на спину, рас -кидывает лапы в стороны: вот  он я, гладьте  меня, гладьте, я  соскучился  тут  без вас. Он долго принюхивается к моим рукам, пахнущим дымом, лесом и вольным воздухом и, наверное, дума — ет:

- Скорей бы мышиное лето!

 

 

НЕ ЛЮБЛЮ ЗИМУ

 

Очень уж надоедает она с её морозами, ветрами, снегом. Это только вначале  она радует – первым снегом. Он засыпает грязную землю с мокрой, измятой  травой, со  всяким  мусором, который летом мы тайком бросаем в эту траву, покрывает мокрый асфальт с рваными, потерявшими цвет листьями…

Всё  укрыл  снег. И  так  светло стало. И приблизившаяся полярная ночь отступает, потому что земля  становится  светлой, светлыми становятся деревья. Из светлого неба падает белый-белый снег. Вся  Земля – белый  лист. Можно  начинать  всё  с начала, с чистой страницы, как с нового

понедельника. Или  это  только взрослые начинают заново с каждого понедельника? Надо у сосед ских пацанов спросить…

А снег всё сыплет. И впереди столько зимних приключений: горки, санки, лыжи.

7

Как бы вы ни любили кататься с горки, но  если  несколько  месяцев подряд вас заставлять ходить на горку, что будет? Представляете: каждый день:  поднялся на горку – съехал, поднялся – съехал. Завоете. Захочется и босиком по травке с горки сбежать, на земле пова- ляться, глядя на травинки, на цветочки-ромашки, поднимающиеся прямо в небо, если смотреть на них с земли.

Мне кажется, очень уж лукавят те, кто говорит:  ах, зима, ах, зима! Ах, я  обожаю  зиму! Пусть они приезжают к нам и семь  месяцев обожают её, с морозами и метелями, с темнотой и снегом, когда  каждый  день  к  восьми часам нужно идти на работу, брести в школу по переметённым снегом  улицам, или, держась  за  папину  руку,  тащиться  в садик: ноги топают, глаза спят. Вот пусть приезжают, а потом восторгаются: ах, зима! Посмотреть бы  на их восторг…

Я  терплю зиму, как необходимость. Нет, не то. Никакой необходимости её терпеть у меня нет. Необходимость  у  меня: проснуться в пять утра, потаскать «железки», облиться ледяной водой, чтоб быть бодрым.

А  зиму  терплю  я, как  неизбежность, деваться  некуда, зимы  здесь  не избежать, вот и приходится терпеть.

Особенно тоскливо, когда в апреле смотришь новости по телевизору, а там: мужчины  в  рубашечках, женщины в летних платьицах, мальчишки в футболках, листья зеленеют, мяч по травке катится.

А в окно глянешь: сосульки замерзшие, позёмка крутит, машины во дворе под снегом.

Там  лето – тут  зима. Можно  её  любить? Восторгаюсь  я:  ах, зима, ах, прелесть какая? Нет. Я нормальный человек. Мне тоже уже давно хочется в белой футболочке из дому выйти.

Бывает, выйдешь – асфальт сухой, солнышко сияет, травка из-под дома выбивается. Лето!

Обошёл дом, а на его северной стороне лёд лежит. Куртку надевать надо и ботинки. Но  не будешь же куртку под мышкой таскать: там одел, тут снял. Что люди подумают?

Сейчас март на дворе, середина его. В сером свете начинающегося утра кружит снег. Он долго ещё будет кружиться и падать или ветром в сугробы сбиваться.

Далеко ещё до лета –

Холода и холода,

И у дворника – соседа

Индевеет борода!

Вот  какой  стих  неожиданно получился! Это, наверно, потому, что я про лето подумал. Я  как про лето  подумаю, у  меня  сразу настроение  вверх подскакивает! Я лето очень люблю. Я могу любить его двенадцать месяцев в году. Но где его, такое, взять тут на Севере?

 

 

ПОЛЯРНЫЙ ДЕНЬ

 

 

Полярный день представить легко. Намного легче, чем полярную ночь.

Если у вас обычные механические часы со стрелками и цифрами от 1 до 12, а  не электронные, что показывают и 13, и 24 часа, это сделать просто.

Посмотрите  в  полдень  на стрелки, а потом в небо. Видите: голубое небо и яркое солнце? Вот также и в полночь: небо и солнце. Только солнце не над головой, а над горизонтом. Если  вытянуть руку, то между солнцем и горизонтом четыре  моих пальца, а  ваших пальцев  буде т шесть или восемь, а то и все десять, смотря, сколько вам лет.

И тучки также по небу пробегают или на месте стоят, и листва также шелестит, но чаще застывает тихо…

Но  если  вы опустите глаза, то увидите совсем другую картину, совсем не то, что в полдень. И очень  удивитесь – пусто  в  городе! Тишина  такая  странная. Только  такси изредка на высокой скорости  пролетают. А  чего  водителям остерегаться? Сотрудники ГИБДД, наверное, спят где-нибудь  в  своих  патрульных  машинах. А  прохожие – те уж точно спят, не проходят нигде. Ну, иногда влюблённые проплывут медленно, как лунатики. Кстати, луна тоже на небе висит.

8

Представляете:   с  одной  стороны  солнце а  с  другой – прозрачная, словно  вымоченная  луна.

Пус то. Почти никого из людей.

Зато кошачьего народу полно. Вот кому благодать! Они – коты и кошки – ночные звери. Собаки – те правильные. Они спят и в обычную ночь, и в такую. А  кошки – в  любую ночь охотятся. И коты тоже. Охотятся на мышей или друг на друга. Если на мышей – всё проходит  тихо. Если друг на друга — визгу, вою – не оберёшься. Тогда просыпаются жильцы домов, с руганью закры- вают окна, открытые для свежего воздуха. И всё успокаивается.

Поначалу, как  только  я  сюда  жить  перебрался  и  работал  доктором, за мной часто заезжала

«скорая помощь», когда возникали какие-то острые психиатрически моменты.

Едешь на «скорой» по городу – тихо, пусто. Как-то странно было вначале и  жутковато.  Как  в каком-то фантастическом фильме: жилые дома стоят, а на улицах – никого. Где народ?

И тогда же я сразу заменил механические часы со стрелками, на  электронные с цифрами. Чтоб видно было: 6 часов утра или 18 часов вечера.

А сейчас  уже и без часов знаю, когда утро, когда вечер. Как? А просто. По  своим внутренним ощущениям, по  своему  состоянию, по настроению – вечером оно у меня хуже, чем утром. Да и  потом, в 5 утра я каждый день просыпаюсь и сажусь к письменному столу, а в 5 вечера я прихожу со своей докторской работы.

Ночью  при  солнце  тоже  нормально сплю. Сначала плохо было. Вот вас, когда белый день на дворе и яркое солнце, возьми и затолкай в кровать. Будете вы спать? Не будете. Вот и я вначале мучился. А сейчас сплю, как младенец. Ко всему можно привыкнуть, если  есть необходимость, или, как говорят психологи, если есть мотив. То есть, если знаешь, почему и для чего. А я знаю. Может быть, как-нибудь я и расскажу об этом…

 

 

ГРИГОРИЧ

 

До зимней рыбалки я не охоч. Не потому, что мороза  боюсь. Да  я  каждое утро ледяной водой обливаюсь, что мне мороз! Не люблю по другой причине.

Вот  если  вас  запаковать  в  ватные  штаны, в тяжёлую ватную куртку, валенки на два размера больше, чтоб  пара  шерстяных  носков  влезла, а  поверх валенок – чуни от защитного химкомплекта, да  ушанку  с  завязками, да  рукавицы  меховые  и  вязаные без пальцев, комфортно вам будет? Да-да, как рыцарь в доспехах, ни ухо почесать, ни нос вытереть.

А ещё короб со всякими рыбацкими прибамбасами и едой, лыжи  широкие  охотничьи, ледобур. Можно ещё палатку от ветра прихватить.

При  одном  только  перечислении  этой  амуниции  вся  охота ехать на рыбалку пропадёт. Но всё-таки периодически на лёд выбираюсь.

Вот и  собрались как-то мы в мартовский денёк: Григорич – худющий мужчина с непроницаемым лицом, Толя Добровольский – здоровенный и весом, и ростом человечище, ну  и  я – рыба- чок-бодрячок.

Ехали мы на «шестёрке» Григорича.  Погодка – клёвая, как  раз для  рыбалки: солнышко, ветра нет, морозец  подходящий – градусов 10-12. Снег  искрится, деревья  в снегу по обеим сторонам дороги мелькают.

Приехали на озеро Каменку – в 90 километрах от города. Добрели по  снегу  на место, пробурились, вытащили по три окунька. Плохо.

Едем на следующее озеро. Проехали деревянный  мост, через  пять минут  Григорич  заглушил мотор, обошёл машину, бýхнул ногой по правому переднему колесу:

- Выдохлось. Вылезай!

Вышли, накачали, поехали.  Спустило, снова накачали, поехали. Снова остановились.

- Приехали. Клеить надо. Прокол. – Григорич посмотрел на Толю.

- А запаска?

- А нету!

9

- Да как же ты тра-та-та на рыбалку на зимнюю собирался тра-та-та за сто вёрст?

- А так и собирался. — Григорич был невозмутим.

Они ещё переругивались, по ходу вынимая домкрат, инструменты.

Начали  разбортировать  колесо – снимат ь шину  с  диска. Это  в  городе: аварийка, эвакуатор, «Шиномонтаж». В лесу аварийка – в голове, шиномонтаж – в руках!

Шина прикипела к металлическому ободу, на морозе  сама  стала, как  металл. Развели  костёр, нагрели шину. Если бы не Толя, мы бы снимали шину до морковкиного заговенья. Толя и с разбегу, и  сверху  прыгал на колесо, топтался всем весом, мы тоже, взявшись за плечи прыгали на колесе. Оторвали шину от диска! С трудом, ободрав руки, сняли шину, вытащили камеру, наш -ли дыру.

- Давай резиновый клей, — попросил у Григорича Толя, вырезая над костром заплатку.

- Нету. Только «Момент».

- Шкурку давай!

Наждачной шкурки, чтоб зачистить заплату и камеру, тоже не оказалось. О ржавый край обода зачистили, протёрли бензином, намазали «Моментом».

Толя опять своим весом прижимал заплатку. Мороз  усиливался. Забортировали  колесо, накачали, поехали. Спустило. Встали, накачали, поехали. Снова встали…

- Нет, надо всё сначала. Плохо приклеили. Надо получше. – Толя был зол.

Всё повторили сначала с меньшим энтузиазмом, но с бóльшими  затратами  усилий, с бóльшими затратами времени и с бóльшим числом ссадин.

Снова  тронулись, но  уже в обратную  сторону. Дальше  ехать  было  просто  опасно:  впереди ночь, мороз, неизвестно как поведёт себя колесо.

- В следующий раз  ты  мне перед поездкой всё по списку будешь показывать! – Толя никак не мог успокоиться.

Проехали  с  полчаса. Григорич  начал  беспокойно  ёрзать  на сидении, посматривал на панель управления, на Толю, потом остановил свою «шестёрку».

- Что там у тебя ещё? – Взвился Толя.

- Бензин кончился. Сейчас долью.

Григорич достал из багажника канистру, вылил содержимое в бак. Поехали.

Уже стемнело. Впереди показался указатель: «Нямозеро» — есть такой посёлок у нас  с  одноимённой станцией. По этой ветке два раза в сутки проходил рабочий поезд, да  изредка  грузовые поезда в воинские части.

Дорога домой вела прямо, через рельсы, но Григорич повернул направо к станции.

- Ты зачем сюда? Давай прямо, — Толя силой хотел повернуть баранку.

- Бензин кончился, — не глядя на Толю, буркнул Григорич.

- Как  кончился? Ты  же только что канистру вылил, двести километров проехать можно, а мы и двадцать не проехали.

- А в канистре литра три было всего.

Толя схватился за голову:

- Григорич, ты директор школы, чему ты детей учишь? Я тебе выговор объявлю! Нет, я  лучше уволю тебя. – Толя работал заведующим городским отделом образования и Григорич по службе подчинялся ему. Но по службе.

- Не уволишь. Я сейчас на рыбалке. У меня выходной.

- Ой, не могу! Он на рыбалке! Рыбу-то покажи, рыбак! — Григорич молчал.

Домой  сегодня мы уже не попадали. А назавтра с утра у меня было важное мероприятие. Толя пользуясь  своим  начальствующим  положением, договорился  с  дежурной, что в два часа ночи меня подхватит проходящий  тепловоз. Сами они остаются до утра ожидать машину с бензином и запасным колесом.

Я был благодарен Григоричу. Если б не он, когда б я смог прокатиться в кабине тепловоза, да ещё ночью.

 

10

В  четыре  утра  я уже  лежал  в своей постели. Поспал пару часов. Мероприятие своё  я провел хорошо, всё было путём, только ссадины на руках очень уж болели…

 

 

БАНАНЫ В ПОЛЯРНУЮ НОЧЬ

 

Вот я  несколько раз упоминал про полярную ночь и полярный день. А почему это так получается: то солнце вообще не заходит и тогда – полярный день, то оно  совсем  не  появляется, зна -чит, полярная ночь, зима?

Нет, что  бы, как  в  нормальных  географических зонах: обычный день – обычная ночь. И чтоб лето всё время и никакой тебе зимы. Круглый год ромашки цветут, яблоки зреют.

Но там, где всё время лето, там бананы и ананасы. Протянул руку – банан!  Ага, протянул  руку…  За бананом карабкаться на пальму надо, или ждать, пока он сам на  землю  свалится, когда созреет. С голоду умрешь, пока дождёшься. Да и не знаю я: бананы тоже, как  яблоки, на землю падают?

А вообще-то о полярной ночи надо поговорить, а я о бананах. Вот ведь как интересно  получается: тут полярная ночь, а там – бананы и я о них думаю. Хотя сейчас бананы в магазинах круг -лый год лежат. Опять я о них. Сбегать, что ли, купить? Нет, не пойду, метель воет…

Ну, так вот. Про ночь и день. У вас есть настольная  лампа? Если  нет, пусть  папа  свечку  зажжёт.  Это  Солнце  будет. А  ваша  голова – Земля. Станьте  лицом к лампе. Свет падает на лицо. Значит  на  лице  вашем  день, а  на затылке – ночь. А теперь медленно поворачивайтесь налево. Свет лампы перемещается к правому уху и вот  всё  ухо  осветилось.  Дальше  поворачивайтесь. Теперь  на  затылке  день, а  на лице  ночь. Только глаза не закрывайте, а то уснёте и не узнаете, что дальше будет.

То  место  вашей головы, которое начинает освещаться, когда вы поворачиваетесь – это утро, а то место, что уходит в тень – там вечер. Ну, это понятно.

Но это не всё. Это обычный день и обычная ночь. Теперь начинайте обходить стол и одновременно  поворачивайтесь  вокруг  себя. Получается?  Это  вы  сейчас точно, как Земля вращается вокруг Солнца и оборачивается вокруг собственной оси. Пока  она обойдёт вокруг Солнца один раз, вокруг  себя  повернётся  365  раз, целый  год пройдёт. Или 365 дней и ночей, то есть суток. Только вам не надо столько, голова закружится.

Но  штука  в  том,  что  наш  Земной  шар не только вращается вокруг Солнца и вокруг себя, он ещё  одновременно  то  приближается к Солнцу, то удаляется. Приблизится, теплее станет, значит, лето, удалится – зима.

А теперь  возьмите  за диваном   мяч. А, это он у меня за диваном. Его туда каждый раз мой кот Кеша загоняет, когда в футбол играет. У вас он в ящике для игрушек.

Приклейте к макушке мяча кусочек скотча. Это у вас будет Северный полюс. И на  противоположную сторону кусочек скотча. Это Южный полюс.  Теперь, поворачивая мяч, обходите с ним вокруг  стола  и  одновременно  наклоняйте  его  Северным полюсом к  Солнцу, то есть к лампе.

Наклоняйте, пока  вся  макушка  мяча  не  осветится. Всё! Это полярный день настал. Солнце не заходит, светит и днём и ночью.

А  теперь  наклоняйте  в  противоположную  от лампы сторону, так чтоб свет на ваш Северный полюс совсем не попадал. Теперь  полярная ночь пришла. А на нижней макушке мяча – Южном полюсе – полярный день. Тут ночь – там день, тут день – там ночь.

Ну вот где-то так…

Конечно, я  это рассказал так, как я понимаю сам. Если это прочтёт астроном или географ, они мне сразу двойку поставят. Хорошо, что у меня уже давно школьного дневника  нет. Значит, поставят прямо в конце моего рассказа. Так это ж здорово! Возьмёт  двоечник  книжку, полистает, полистает, захочет уже отложить её и вдруг заметит на странице двойку.

– Ага, — подумает он, — не  один  только  я  двоечник! А  за  что  же  этому дядьке пару вкатили? Надо прочитать.

11

И прочитает. И, может быть, даже поймёт мои объяснения.

Вы-то поняли, я знаю. Мои жена с сыном побегали вокруг стола с  мячом и  сразу  сообразили, что к чему. Да что там жена с сыном! Даже Кеша – и тот включился.

Над моим журнальным столиком бра прицеплено. А  справа  от  стола – моё  любимое  кресло.  Вот, сижу я читаю, а Кеша на спинке кресла  примостился, за моей головой. Он тоже  в  книжку любит заглядывать, если картинки с  мышами. Если  мышей  нет, Кеша дрыхнет, повернувшись мордой к лампе. Морду греет. Это у него на башке день. Потом поворачивается хвостом к  лампе, греет хвост. Теперь у него на башке ночь и он ещё крепче спит.

Да Кеша себе даже полярный день устраивает: бухнется на стол животом к лампе, лапы раскинет – полярный день на брюхе!

А  когда  мы с ним в прятки играем, залезет под газету или в мешок целлофановый, только усы торчат. Нет Кеши! Полярная ночь у него…

Сейчас у Кеши ночь на морде его кошачьей. Спит. И метель закончилась, свернулась.

Пойду всё-таки за бананами схожу…

 

 

ШАШЛЫК

 

Сейчас шашлыки затеять на природе даже зимой – пустячное дело! Чемоданчик  с  мангалом – всегда в машине, древесные угли – всегда в магазине. С мясом, правда, повозиться   надо, замариновать  по  уму. На вездеходовских колёсах моей «Нивы» — в  любую сторону. Приехал, через 15  минут  угли в  мангале созрели, выложил ровненько шампуры  над углями – 20 минут  и  готов шашлык! Притом  вкусный, угли — то  настоящие!  А ещё через 20 минут уже  домой  едешь.

Но не то. Нет  процесса. Шашлык  должен  быть  в конце, как награда за страдания и труд. И за радость.

Мужчины выходят заранее с рюкзаками, деревянными лопатами, вязанками дощечек от  магазинных ящиков, чтоб лес на костёр не губить. В глубоком снегу пробивают тропу, чистят место, да не просто чистят, режут лопатами снег огромными кирпичами и выкладывают бруствер вок -руг  будущего  кострища. А  почему «выкладывают»? –  Выкладываем!  В  сторонке  -  большой снежный прямоугольник вместо стола.

Позже  и  женщины  с  ребятишками  подтягиваются. Работы всем хватает: мужчины  за  костром смотрят, угли из шишек нажигают, мясо на шампуры нанизывают. Женщины  стол готовят. А  ребятишки, думаете, сидят? Ага, будут сидеть! Они тоже вовсю  трудятся: в  бруствере  роют снежные   норы  и   гроты. Смотришь   вокруг  –  а детишек-то  и  нет! В  норах  укрылись. Надо  только смотреть, чтоб головешек туда не натаскали – задохнуться  можно.  Да  чтоб  вокруг на -шей крепости никто не бродил.

Свои-то знают, а если чужой кто в нору провалиться? Что с ним  будет? Ребята  в  лесу  дичают: по  норам прячутся, рычат  оттуда, зубы  показывают, когти точат! Того и гляди, своих кого-нибудь в нору затащат и обглодают до костей. А чужого и подавно… Вот и приходится  откупать- ся шашлычным мясом…

А погода! Где такая может быть в марте? Только у нас, в Заполярье, за Полярным кругом, значит. День  уже  набирает  силу, солнце  вовсю сияет, словно  винится, что давно у нас не было, а на  той  стороне  Земли  людей радовало. А теперь вот и нас! Снег белый до голубизны. Или это от неба он голубой такой?

На  соседней  сосне белки радостно скачут и зубёшками цокочут. А радостные они потому, что знают: им тоже перепадёт угощение! Да не шашлыки! Что, вы не знаете, что белки не  едят  мясо? Белкам уже кормушку вешают, уже семечек да орешков чищеных сыплют.

А белки тут же залезают в кормушку, с ладоней прямо выхватывают гостинцы и убегают. Убежит, спрячет  и  снова возвращается. И ведь не отталкивают друг друга от кормушки, вроде, как по очереди берут. Вот как!

 

12

На  маковке  сосны — ворона  чёрная. Смотрит, не  каркает, чтоб  не  прогнали, да  чтоб товарок своим карканьем не приманить. Ворона уж точно мяса ждёт. А женщины на край бруствера ос – татки  шашлыков  выкладывают, да  крошки  хлебные,  да другое что со стола, пичугам разным. Ничего не пропадёт, всё подберут птицы-звери: склюют, сгрызут, проглотят. И  нас  потом добрым словом вспомнят. Ну, не словом — карком, писком, свистом, чириканьем, А вот и  не  чири -каньем! Нет воробьёв в лесу. Воробьи в городах, возле людей живут-поживают.

Вот такой шашлык – настоящий  шашлык! Вкусно было! Весело было! И для здоровья полезно и для души трепетно: с живой природой пообщались!

 

 

НА ЛЫЖАХ ПО РЕЛЬСАМ

 

Как медленно ни добирается весна, но всё-таки приходит она и к нам в Заполярье.

Зима, огрызаясь, отползает, прячется  вначале за домами в тени, потом в лесу за речкой, потом за  сопками. Стоит  солнцу  уйти на ночь, она тут же в атаку  готова – насылает мороз ночной. А днём: укроется  солнце  за тучами – зима выстреливает снежными зарядами, метельками. Это не страшно. Как только выглянет солнце, снег поспешно прячется в лужи, чтобы ночью льдом по -казаться. Да поздно, поздно. Уходит зима, но делает ещё последнее усилие: цепляется за верши- ну Лысой  сопки  и  наблюдает  оттуда, злая, как травка под ветром шевелится, детишки  разно -

цветные бегают…

Обидно ей. Нет-нет, да и швырнёт оттуда хиленький зарядик.  Но куда там! Уже  солнце вовсю зарядило! Зима  лапы  под  себя поджимает, забирается всё выше, а потом и вовсе на ту сторону сопки сваливается и прячется в ущелье.

А я за Лысой сопкой наблюдаю: как только на склоне вытаивает  силуэт голубя, такого, знаете, фанфаронистого: голова поднята, пышный зоб, хвост широкий. А лапы внизу в опушке из перьев. Таких, что ли, турманами называют…

Ну вот, как только вытаял голубь – всё! Можно на дачу по лесной  дороге добраться. Ну, лужи будут, а как же: весной и без луж?

А сейчас только голова и зоб на сопке появились. Рано, пешком не пройти. А хочется. Посмотреть, как  дом  перезимовал, не  обгрызли ли зайцы малину? Они, разбойники длинноухие, если снег не укрыл её, любят малиной лакомиться. Не ягодами, конечно, а ветками. Я и сам весной с малиновыми веточками чай завариваю – вкусно!

Короче, решили мы с дядей Мишей, ближайшим моим дачным соседом, на  лыжах  пробиться. Прикинули:  если  уехать  на  первом  автобусе, по  утреннему  морозцу  можно будет добежать. Наст  выдержит, да  и лыжня, наверное, есть. Не одни мы такие нетерпеливые. А вечером, когда морозец вновь прихватит, последним автобусом назад.

Мы-то прикинули верно. Но в Заполярье наверняка  загадывать  нельзя, Даже  вредно. Нет-нет, никаких снежных буранов не было, метели не метелили, вьюги не вихрили, морозы не  морозили. Наоборот, солнышко весь день наяривало. Вот-вот…

Приехали, батюшки-светы! Только-только кончики штакетин  из  снега  вылезли, а  во  дворах-огородах целина непролазная! Правда, скамейка на солнечной стороне моего дома вытаяла.

Такой чистый снег по весне надо золой посыпáть или, на худой конец, песком. Каждый кристаллик  золы, каждая  песчинка  солнечный  жар  впитывают  и  превращаются в тысячи печечек. И плавят снег.

Посыпал. К концу дня снег наполовину ушёл. Печечки сработали!

Ах, как хорошо весной на даче! Воздух – не надышаться, птицы поют – не наслушаться, вроде, как  мне  обрадовались. Да  не  мне, конечно, солнышку. Вот только жаль, что нет моей парочки знакомых коростелей . Где-то на болоте свою весну встречают.

Отдохнул, пробил траншеи вдоль грядок, чтоб талой воде ловчее в ручей стекать было.      Малину пошевелил. Молодцы, лопоухие, не тронули. Да и не могли тронуть – под снегом вся.

Печку затопил. Тоже обрадовалась, загудела, запела: — Ставь чайник, хозяин!

13

Набил чайник снегом, поставил. Дядю Мишу крикнул, перекусили, чаю с  малиновыми  веточками попили. Пора  на  последний  автобус. Солнышко  опускаться  принялось. Вот солнышко и подвело нас. Нет, оно-то  светило жарко, по-настоящему, но вечерний морозец тепла испугался, не пришёл, не приморозил наст.

Снег по обеим сторонам лыжни и между лыжных  следов  потаял, опустился, а  лыжня, наоборот, поднялась, оказалась, как две  рельсы. А  как  на  рельсах  удержаться, если  двигаешься  по ним на лыжах? А я к тому ж, хотел, как лучше: у сына лыжи пластиковые взял. А они скользят -будь здоров! Да и деревянные дяди Мишины не отстают.

По нетронутому снегу — лыжи проваливаются, без лыж – ещё хуже, с этих рельс – соскальзывают и опять же проваливаются, но реже.

Попробуйте лечь на пол боком, а потом подняться. Не выйдет. Надо  перевернуться   на  живот или на спину. А как ты перевернёшься на живот, если лыжи на ногах? Да  и  ещё ноги выше головы, а всё туловище в снегу? Кошмар! Акробатом надо быть.

Вот  едем  с  дядей  Мишей  по  этим рельсам  и  соскальзываем, и в снег бýхаемся. Одному  не встать.  Второй помогает.  Пока  помогает – сам  в снег валится. Побарахтаемся, побарахтаемся, встанем и снова…  Если  б шпалы  были, можно б по шпалам. Так то ж, если рельсы настоящие.

К автобусу  мы  всё-таки  успели. Пришли  мокрые, уставшие. Едем, друг  на друга посмотрим, вспомним – смех разбирает.

А Коля-Маленький с Колей-Большим – тоже наши дачные соседи – на следующий день хотели на  дачи  добраться. Метров двести прошли и вернулись. Да где им там! Это мы только смоглина  лыжах  по  рельсам: дядя  Миша  всю жизнь на железной дороге отработал, а я, почитай, всю прежнюю страну по «железке» объехал от Риги до Новосибирска, от Целинограда  до  Мурман -ска. Я б и сейчас поехал, да некуда…

 

СЛЕД

 

Я  человек  не  лесной. Ну, в  том  смысле, чтоб веточку сломанную заметить, траву примятую, помёт звериный. Лежит, ну и пусть себе лежит. А кто, где, когда – не знаю. Вот  мой  друг, лесничий Володя, тот мастер! Он лесной житель. А я – квартирант в лесу.

Скажу, конечно, на каком кусте, какая ягода, под  каким  деревом, какой гриб. Как у поэта Николая Рубцова: «А под каждой осиною гриб – подосиновик, а  под  каждой берёзою гриб – под -берёзовик». И я так.

И следов не знаю. Правда, заячий след на снегу отличить могу: два круглых следка, а впереди два продолговатых – это заяц. Когда скачет, он длинные задние лапы за  передние  забрасывает. А другие следы – нет.

И птичьи тоже. Крестики  на  снегу – ага, птицы  ходили. А  какие – вороны  или куропатки – я мимо! Просто вижу следы и радуюсь: хорошо! Значит, есть птицы, есть звери.

Ранней весной, в начале мая, я шёл по лесной дороге к себе на  дачу. Ну, ранней весной в мае – это по нашим заполярным меркам. В средней полосе в начале мая уже редиску  трескают, зелёным лучком хрустят, укропчиком наслаждаются. А у нас зелёный лучок – сто рублей пучок на рынке!

Я размерено шагал с рюкзаком за спиной и палкой в руке. В лесу  снег  ещё  лежал  между  деревьев, а  вокруг  них  от нагретых воздухом стволов — растаял. Каждое дерево стояло, как будто бы на зеленом островке брусничника среди белых сугробов. Да уже и  не белых – потемневших, подтаявших, с глубокими  оспинами  от  упавших  веточек, сосновых  иголок и прочего лесного сора.

На дороге снег местами  тоже  стаял, местами собрался в глубокие лужи. Для того мне и нужна была палка – лужи мерить, чтоб знать: лесом её обойти или прямо брести.

Последняя треть пути начиналась с подъёма. Снег на нём сошёл, вода стекла вниз, оставив у начала подъёма песчаные намывы. Перебравшись через очередную лужу, я ступил на такой намыв и … быстро отступил назад в лужу.

14

Медвежьих следов я не видел никогда – ни на картинках, ни  вживую. Но то, что  это  был  он  – медвежий  след – сто  процентов!  Широкая,  вдавленная  в  песок, ступня и веером над ней пять пальцев – Конечно, мишка! Следы вели в ту сторону, куда и я шёл.

- Караул! – Подумал.- Бежать надо! Куда? В лес по снегу не убежишь, дорогой по  лужам – тоже. А что бежать? Тут его дом родной, недаром наше место называется Медвежий угол.

Я выбрался из лужи на обочину, оглядываясь, сел на камень.

Я приехал первым шестичасовым автобусом, на моей остановке никто, кроме  меня, не  выходил,  вряд ли, кто  и  на  втором автобусе приедет, вчера праздновали День Победы. Народ спит. Ждать бессмысленно.

А, собственно, чего бежать? Может, он два дня назад прошёл. А вдруг два часа назад?

Или десять минут назад? Вот когда я пожалел, что не разбираюсь в следах…

Я разглядывал медвежий след. След, как след, обычный. А я других и не видел…

Снял  сапог, носок  и, что  есть  силы, вдавил пятку в песок. Ну, и что? В моём следе на дне его скопилась вода, в  медвежьем – не было. И что? Впиталась? А когда? А, была, не была!

Закурив две сигареты сразу, я выдувал дым, как можно дальше, чтоб медведь учуял и испугался. Во всю глотку орал песни, которые помнил, палкой стучал по алюминиевой  кружке. Навер -ное, не только мой, а и все медведи в округе разбежались…

Сразу после подъёма, медвежий след повернул вправо, в сторону вытаявшего языка  брусничника, уходящего в лес. Наверное, ягодой прошлогодней пошёл  лакомиться. Оставшийся путь, я пролетел мигом! Даже не мерил лужи. А, может быть, их и не было. Не помню.

На окраине нашего посёлка меня встретил мой сосед дядя Миша. Он сидел у разобранной  теплицы и улыбался:

- А я думаю, кто это песни горлопанит после праздника!

- Да нет, дядь Миш, это  я  от  страха  горлопаню, а  не  после праздника, —  и рассказал ему про следы.

Мы поговорили, попили чаю и разошлись по своим делам.

Дачный сезон начался.

 

В НАЧАЛЕ ЛЕТА

 

На станцию  Ковда я прибыл вечерней электричкой. Вася Нагиев – местный рыбак и охотник – встречал меня на платформе.

Ночь переспали у Васи и пораньше с утра на его «Прогрессе» тронулись.

Погода была так себе – ветерок приличный, тучи нависали с севера.

- Хорошая погодка! – крикнул с кормы Василий.

- Чего хорошего, — думал я, — какой клёв в такую? – Но молчал.

Катер рассекал волны, Вася, перекрикивая шум движка, обводил рукою:

- Вся эта водища от ГЭС. Они подпёрли плотинами реку Ковда, вода  разлилась и вот: за неделю не обойдёшь!

Я смотрел по сторонам: берега, сопки, сопочки, поросшие невысоким, смешанным лесом, островки, заводи.

- Куда плывём, вон сколько удобных мест, — ворчал я про себя,- рыбачь, да рыбачь…

Наконец, уткнулись в заросший берег, затащили катер в кусты, потом шли лесом, потом  плыли  на резиновой лодке через систему  каких-то  озерков, соединённых  протоками, потом  снова шли с «резинкой» на плечах, перевалили плотину.

- Все! Приехали. Это озеро Медвежка. Тут и будем рыбачить.

- Ну-ну, три часа  добирались, столько  рыбы пропустили и выбрались к такой же воде, — снова про себя ворчал я.

Заякорились метрах в ста от небольшого островка, забросили удочки. Волны били в борта «резинки», брызги попадали на одежду. Пошёл дождь, потом снег.

- Да, в такую даль забраться, чтоб под снегом сидеть…

15

Вася перебил мои мысли:

- За поплавком смотри!

А  что  за ним  смотреть? Поплавок  качался  на  волнах, то поднимаясь на гребни волн, то про- валиваясь между ними, то поднимаясь, то опускаясь и… вдруг пропал!

- Волна  потопила, — решил я, но  по  рыбацкой привычке резко подсёк и почувствовал на леске тяжелую, живую дрожь!

- Не спеши, — наставлял Василий,- подводи к борту, — а сам держал наготове сачок.

Я осторожно вывел рыбу к корме, не зная, что за рыбина мне попалась.

Вася сачком поддел в воде серебристое её тело и перевалил в лодку.

- Так это же сиг! – обрадовался я, прижимая его ко дну лодки. – Килограмма три, не меньше!

- Да, ты рыбак настоящий, — смеялся Василий. – Сбрось  половину. Кило  полтора  потянет, ну, два… Сиг, он в такую погоду берёт. А когда тишь, да гладь одна плотва бывает.

Уж я порадовался, уж отвёл душу! Ещё шесть сигов, да все такие же. Это же чудо – белорыбица!

Снег прекратился, только моросило немного, да ветер дул порывами.

Собрались назад. Тем же путём. Сели в катер, выбрались на широкую протоку, в  конце  которой  где-то  и  отчалили  утром. Ветер  дул навстречу, бил волнами катер по скулам. Катер под -

пры гивал, шлёпал днищем по воде, но упрямо двигался.

И вдруг мотор заглох. Нас тут же стало разворачивать бортом к волнам.

- Держи нос против ветра! – Крикнул Василий. Он дёргал за шнур стартёра, но движок  не  заводился.

Сидя на средней банке, я изо всех сил старался удержать нос катера против волны. Если он повернётся бортом, Вася улетит в воду. Качка — большая, а руки Василия были заняты:  он  колдо -вал над мотором, снял кожух, выкручивал свечи, протирал их, но тщетно. Движок молчал.

- Ну, всё, не выплывем! – Крикнул Василий. На его лице была растерянность.

Если Василий, лопарь – так называют местных жителей – говорит: не выплывем, то что же мне думать?

Небо было свинцовым, вода – тоже, лес сквозь пелену дождя казался серым.

К берегу — не пристать, нас неминуемо  перевернуло  бы боковыми волнами. Можно было либо грести вперёд, либо ждать пока снесёт ветром назад к какому-либо острову.

Я подумал о том, что будет с женой, если я не вернусь вечерней электричкой домой.

Первый  раз  уехал, неизвестно  куда, неизвестно с кем, вовремя не вернулся. Она же изведётся вся. Ежегодно, то в озёрах, то в море тонули рыбаки. Что будет думать?

- Садись, грести надо! – крикнул я Василию.

Вася  перебрался  ко  мне,  сел  рядышком и мы в четыре руки двумя вёслами стали выгребать, чуть-чуть наискосок волнам, к ближайшему берегу, где было вроде спокойнее.

Казалось, стояли на месте, несмотря  на  все наши усилия. Я упирался ногами в решётку и грёб изо всех сил, откидываясь назад, силы были на исходе. Я так никогда не грёб, ни до, ни после.

И всё-таки мы приближались к берегу, здесь было потише и заметен был наш ход. А тут и знакомые Василия догнали нас на своём катере, взяли на буксир и живо дотянули до места.

Дома я был вовремя. Жена восторженно смотрела на рыбу, водила пальцем по чешуе:

- Ты удачливый рыбак! Да ещё такая рыба! Я горжусь тобой!

Я тоже гордился собой, но совсем по другой причине. Я только дома подумал, что там, на озере я нисколько не испугался, что со мной случится что-нибудь, а беспокоился всё время о жене. Но она обо всём, что произошло, даже не подозревала…

 

 

 

 

 

 

16

ЛЕТНЯЯ ЗАКУСКА

 

Сейчас  я  совсем плохим рыбаком стал. Вот раньше – да! Весь север Ленинградской области с удочкой облазил от Выборга  до  Приозерска. Всякой рыбы половил: уклейку и судака, плотву и леща, окуня и щуку. Да  и  здесь в Заполярье лавливал благородную белорыбицу – сига, и красную – горбушу, и ещё более благородную сёмгу и форель. Даже акулу настоящую ловил! Не ве- рите? А вот  правда. Только  это  было  в  Чёрном море. Там катрановые акулы хватаются, когда ставридка клюёт. Ставридка – на крючок, акула на ставридку. Так вместе и вытаскиваешь: став- ридка в акуле, акула – в лодке!

А в Белом море у нас акул нет. В Белом море – небольшие киты-белухи и серые тюлени. Но их не ловят, вернее, не охотятся на них.

И лодки у меня были всякие: и резиновые, и деревянные, и пластмассовые, и катер «Прогресс» с мотором «Вихрь». Конечно, по морю мой катер не  носился, как   вихрь, но  водные  пространства пересекал  уверенно. Даже  до  заповедного  хозяйства  моего  друга  лесника Володи, что в двадцати пяти километрах от города, добирался.

А потом я катер продал, надо было машину покупать, чтоб на дачу ездить. А содержать лодочный гараж с  катером и  автомобильный гараж с машиной для меня накладно. Да и нецелесооб -разно. Либо море, либо лес.  Либо рыбалка, либо дача. Нельзя быть настоящим рыбаком  и нас -тоящим дачником одновременно. Нет, просто дачником, конечно, можно, но я имею в виду нас- тоящего хозяина, чтоб у него был порядок и в огороде, и во дворе, и в доме.

Я вот перед выходными думаю: ехать  ли на два дня на рыбалку, по каким-то дорогам машину бить, поймаешь, не поймаешь…  А  на  даче  за два дня столько можно успеть. И еду на дачу. А других дней-то, кроме выходных, и нет. Остальные – на работе.

Рыбаки, наверное, обо мне пренебрежительно думают: настоящий рыбак всё бросит  и  на  рыбалку рванёт. Но не могу я бросить и жену с сыном, и собаку с котом, и огород с дачей. Я к сво- ей даче уже привык и она ко мне. Если я каждые выходные бросать её начну, тогда она сама ме- ня бросит: грядки травой зарастут, дом от тоски по мне скособочится, ручей высохнет. И собака завоет, и кот в лес уйдёт. Про жену с сыном и говорить нечего. Вдруг  они всё сразу: и зарастут, и засохнут, и завоют, да ещё и в лес сбегут? Кошмар!

Вот и еду на дачу. Ковыряюсь, ковыряюсь  на  грядках  или  плотницким делом каким занимаюсь, чувствую:  всё, подпёрло, не могу больше, надо удочку забросить! Тогда я бегом на лесное озеро, что в километре от дома. Отвёл душу, выловил два-три десятка окуней и домой с уловом. Дал коту окунька для пробы, а он, негодник, озёрную рыбу не любит. Так, из уважения ко мне, брезгливо  поелозит-поелозит  им  по траве, а  только я с глаз его долой – Кеша тут же куда-ни -будь  в  уголок  заныкивает  рыбёшку. Я  выхожу  на  крыльцо, а  он сидит, облизывается, всем своим видом старается показать: ах, как вкусно! Но больше не надо…

Кеша треску любит, пикшу, навагу, путассу. Хорошо, что за ними в  море  выходить  не  надо —  всегда в магазине есть. А из-за сёмги или форели он готов на всё: и песни дурным голосом мяукать, и вокруг стола танцы танцевать на задних лапах. Гурман этакий!

Потому я кидаю ему самого маленького окунька для пробы: вдруг он вкус переменил?

Остальных  окуней  в  дело  пускаю. Нет, ни  на уху и ни на сковородку – замучаешься чистить этих  окуней. Я  их  в кастрюлю кладу, солью засыпаю, груз сверху и в холодок под  дом на два- три дня. А потом вялить вывешиваю в тенёчке.

К этому времени редиска наливается, зелёный лучок стрелки  накачивает соком, на  солнечном подоконнике хлебный квас шипит, вкус набирает. Вот всё и готово!

Сажусь на крылечке: окуня почистил, спинку отгрыз,  редисочку  краснобокую  в  рот закинул, лучок жгутиком скрутил – солить не надо, рыба солёная – и  всё  это кваском холодненьким за -пить. И сначала: рыбка, редисочка, лучок -  квасом запил. Именно в  такой  последовательности. Ну, что, хочется попробовать?  То-то же…

К этой  летней  закуске  я  всё своё, семейство приохотил, кроме кота и собаки, конечно. Жену, сына с детства, а теперь и его жену. Они всегда вяленую рыбу квасом запивают, а не пивом.

17

Рыба вяленая продаётся, вот только квас периодически переправляю им  в Мурманск, может, ленятся сами делать, а может, не получается квас, как у меня.

Перед приездом звонят непременно:

- Как там закуска летняя, не забыл?

А мне и напоминать не надо, я своё дело знаю. Вот и сейчас сижу на скамье у дома, крючки к леске привязываю, поплавки настраиваю. Как удачно всё складывается: ребёнки приезжают, редиска с луком поспели, квасок дозревает. А окуней сейчас пойду надёргаю. Не сомневайтесь. Рыбак в человеке никуда не пропадает, если он раньше был настоящим рыбаком…

 

ПРИЯТНОГО АППЕТИТА!

 

О сибирских  пельменях  слыхали  все, а пробовали не все. Да, может, там и пробовать нечего! Сибиряки налепят пельменей по пять мешков на каждого, сидят всю зиму, едят их и нахваливают: ах, сибирские пельмени, ах сибирские пельмени… А  вы вслед за ними: ах сибирские пельмени, ах сибирские пельмени…

А  вы  о кольских  пельменях слышали? Нет.  Сейчас  расскажу. Они бывают разные, то есть с разной начинкой. Ну, свинина, говядина, курица – понятное дело.  А пельмени с олениной?  А с лосятиной? А  с  сёмгой,  форелью?  Да таких вы не только не пробовали и не слыхали даже про такие!

А  почему  вы  о  кольских пельменях не слыхали ничего? Да потому, что мы не хвастаемся, не кричим  на  каждом  углу, как  сибиряки. Если мы будем об этом кричать всюду, что получится? Рванёт  народ  к  нам! Сибирь-то  большая, в  Сибири  вся  страна  может поместиться и не одна

толь ко наша. А Кольский полуостров маленький. Хоть и могут на нём расположиться  Финляндия, Швеция, да и Норвегия, если народ норвежский по нашим островам распихать, а всё равно, маленький полуостров Кольский.

А вы самую обыкновенную треску ели? Конечно, ели, ответите вы. Нет, это вы ели не треску, а стратегические запасы Родины. Их, эти запасы, периодически заменяют: свежие продукты закладывают на хранение, а залежалые на прилавки попадают.

А настоящая треска – это у нас. Вышел в море метров на 200, да хоть на резиновой  лодке, вытащил пару трещùн или сколько тебе надо, как в магазине — делов-то! И домой. Такая треска – из воды сразу на сковородку – песня!

Когда я такуй треску готовлю, мои домашние меня предупреждают:

- Нам по два куплета с припевом!

А про селёдку-беломорку, ту, что ловится у нас, на Белом море, слыхали? Нет.

Если есть песни, частушки и другие певческие разнообразия, то  беломорку  можно  сравнить с частушками. Селёдок съесть, как и частушек спеть, можно  немеряно! Притом, в  любом  виде: -

варёную, жареную, солёную, малосольную, пряного посола, сухого посола. Только  вяленая  не получается. Не успевает провялиться – съедаем!

А самая вкусная беломорка – маринованная.  Вот  обжаришь  её слегка, лук да морковку кольцами, переложишь слоями, да маринадом зальёшь, остыла и готово!

Утром  поешь, а  уже  думаешь  о  том, как  в  обед  её лопать будешь, только пообедал, уже об ужине думаешь – слюнки текут!

Тонкости  приготовления  маринада, понятное  дело, я  раскрывать  не буду. По известной причине.

Про селёдку иваси говорили много? Много. А где она, иваси эта? То-то же.

А наша беломорка пока ещё есть, вот и бережём её.

Ну, а друзей я в гости приглашаю. Приезжают, а уезжают – довольные! А те, кто ещё не был из моих друзей, приедут непременно. Кого я пригласил, они знают.

 

 

 

18

ЯХТА, ПАЛЬМЫ И ПЕСОК

 

Позвонил приятель:

- Морскую прогулку хочешь совершить? Жену тоже приглашаю…

В моём воображении возникла чудесная картинка: лагуна, бирюзовая вода, белый  песок, пальмы, белоснежная яхта… Такой случай упускать нельзя!

Мы с женой пришли к лодочному гаражу приятеля. Сергей  возился  с нашей «яхтой» — видавшей виды, «Казанкой», с облезлой краской, с вмятинами на боках, с чешуёй на деревянных  ре -шётках.

Вместе с Ольгой, женой Сергея, уложили в моторку вещи, уселись сами, оттолкнулись  от  берега и морская прогулка началась.

Сергей сидел на кормовой банке, женщины на средней, я – на носовом отсеке, опустив  ноги  в лодку.

Обогнули порт – на  причале  стояло  только  одно судно. Портовые краны, грохоча, то ли разгружали, то ли загружали трюмы.

Прошли устье Нивы и двинулись вдоль берега в полукилометре  от  него. Моряк  сказал  бы:  в полумиле или, там, в трёх кабельтовых…   Но это моряк.

Вдоль берега вставали высокие сопки, и не сопки даже – восточная оконечность Хибин. Справа – ряд больших и малых островов, за ними фарватер – морской путь к  Воротам  Белого  моря. А за Воротами – куда хочешь: на восток до Чукотки или на запад до Атлантики.

Я  это  так  подробно  потому  описываю, чтоб  вы  поняли – не  в пруду бултыхаемся, а в море

идём, чтоб почувствовали запах морской романтики. Тем более, солёные брызги с носа катера и сухогруз между островами, шедший в сторону порта, подчёркивали это. Я эту самую романтику хорошо прочувствовал.

Погодка стояла, что  надо! Солнышко  июльское  светило, морская  гладь,  разбиваемая  нашей

мо торкой, небо над ней голубое с далёкими тучками.

Пристали  к  небольшому  острову, высадили  женщин. Робинзонши  наши пошли исследовать остров, а мы решили забросить удочки, так, на всякий случай.

Не клевало, но это нас и не беспокоило: на прогулку, а не на рыбалку приехали. Морской простор, воздух прозрачный – этого ли мало!

Далёкие сопки казались сизыми, а их лысые вершины – почти чёрными. Чайки  на  отмели нахально косились на наши сумки с провизией, оставленные на острове.

Через  полчаса  всё  как-то  сразу  изменилось: огромная  туча  закрыла и солнце, и небо, подул ветер над водой, волна с моря пошла, над сопками гремело вдалеке. Упали первые крупные капли дождя. Они тяжело шлёпались на воду, поднимая пузыри.

Наши женщины уже стояли на берегу. Мы быстро погрузили их, рванули в сторону дома.

Тут и началось! Громыхнуло, да так, что раскаты грома долго колебались между  сопками, катились по морю, ударялись об острова и исчезали где-то  между  ними. Молний  не  было. Жен -    щины  накрыли  головы  брезентовыми  куртками  и вовремя! И – разверзлись хляби небесные – теперь я представляю, что это такое: вода была везде: сверху, с боков, снизу. Плескалось в лод -ке, хлюпало в сапогах. Да и в воздухе тоже хлюпало, лило, бултыхалось.

Я уже не пытался спрятаться от дождя, а наоборот даже как-то расправился ему навстречу. Да и куда спрячешься?  Но дождь на удивление был тёплым от нагретого воздуха.

Наш  мотор  тарахтел  и  тарахтел. Это  был  самый лучший мотор на всём побережье! Я очень любил  этот  мотор! Я  втайне боялся, что он захлебнётся водой, зачихает и заглохнет, но он всё тянул, всё толкал и толкал нашу перегруженную лодку.

Сергей  зажал  под  мышкой ручку управления, словно сросся с движком, это было одно целое: замечательный хозяин лодки и его надёжный мотор.

Прошли Барыню – сопку  со скалистыми берегами, повернули к берегу. Лодка ударилась о песок, дождь словно ждал этого – тут же прекратился.

 

19

Потом  долго  сидели  на бревне. Отжатая одежда парила под солнцем, парил песок, парило мо ре. В  этом парящем мареве я видел белоснежную яхту, лагуну с бирюзовой водой, белый песок и пальмы с макаками. Нет, макаки мне примерещились, но всё остальное я видел точно.

 

ЧУЖОЙ ЛЕС

 

В  километре  от моей  дачи, в  самом  лесу  есть  небольшое, но глубокое озеро. Водятся в нём окуни, щуки, да грызун водяной, забавная зверушка – ондатра.

Как-то я сидел на берегу. Клёва не было. Я закурил и сидел неподвижно, глядя на  лежащие на воде удочки, на  мёртвые  поплавки. Краем  глаза вижу:  в  поле  зрения  появилась  мордочка  с блестящим носом, блестящими живыми глазами.  От мордочки  по  воде  расходились  длинные усы  и  на  мордочке  торчали  усы. Ондатра быстро гребла передними лапками, доплыла до одной    удочки, перелезла, до второй удочки – перелезла…

С  сигареты   в   воду  упал  пепел  и зашипел. Бульк! – Ондатры, как  не  было, только водяные усы расплывались и таяли…

Не клевало. Надо было сворачиваться – на даче дел  –  невпроворот. А  на даче всегда дел невпроворот, если искать их.

На озеро я пришёл со своей собакой Дези. Пока я рыбачил, она побежала охотиться.

Обычно, в таких случаях проблем не было. Три раза свистну и через пять минут, полаивая:

- Да тут я, тут, чего свистишь! – она возвращалась.

Я свистнул, подождал – тихо. Ещё посвистел – нету. Ещё…

Сзади  в  двухстах  метрах  проходила лесная дорога, по которой мы ездим на дачу, за озером – лес. Туда она и могла побежать.

В  тот  чужой  лес я никогда не ходил. Он и издали был какой-то неприятный:  густой  кустарник, бурелом, трава, сосны  полусухие, старые. Короче, не   нравился  мне  лес. И  не  знал я его. Это  мой  дачный  сосед  Коля  Маленький – шустрый мужичок – всё в округе оббéгал  и знал. И всегда  был  с  грибами и ягодами, даже в неурожайные годы. И зайцев приносил домой – силки на них ставил.

Я обошёл  озеро и, посвистывая, углубился  в  лес.  Метров  четыреста  прошёл – тихо,  ни лая, ни визга. Я  начал  беспокоиться. Такого  с  моей собакой ещё не было. Прошёл дальше и, наконец,  услышал  короткие  взлаивания, как  бы  приглушенные  или  придушенные. Когда  собаке  пасть зажимают, вот так она пытается голос подать.

Я заторопился на голос и увидел в вытоптанной траве Дези. Она сидела на задних лапах, вытянув морду вперёд и вверх. Я позвал её, она рванулась, упала и захрипела.

- Господи, Дези, Дези,  -  я чуть не плакал, высвобождая её шею из затянувшейся проволочной петли, привязанной к дереву.

Это был силок, кем-то поставленный и забытый. Собаки же бегают, низко опустив голову, ища след. Вот Дези так и попала в силок, стала дёргаться, затянула петлю. Так и зайцы попадаются.

Я растянул петлю, освободил собаку. Она лизала  мне  лицо  и  руки, поскуливала, жаловалась, как ей было больно и страшно, как она боялась, что я не найду её.

Браконьеры не цепляют бирки к своим силкам. Но я и так знал, чей он.

После этого случая Райда обходила стороной Колю-Маленького и никогда не подходила к  нему поздороваться.

Я тоже.

ИННОКЕНТИЙ

 

Дачу свою я построил  в живописнейшем  месте! Со всех сторон сопки  и  лес. В  пяти  метрах

от дома бежит ручей, берущий начало в сопках. Перешёл его по мостику – и тыв  лесу!  А в  лесу: черника, брусника, вороника, костяника, в километре на болоте  –  морошка, а  на другом боло те – клюква.  А  во  дворе:  смородина,  малина,  жимолость,  ирга, клубника.

20

Вот  сколько ягод у

меня, хоть и Крайний Север. Главное – не ленись, да чтоб руки ловкие и сердце доброе!

Так вот, про лес. В  лесу  нужно всё время под ноги смотреть. Чуть зазевался, и ты уже на земле, потому что о гриб споткнулся!

А птичьего народу в  лесу – не   перечесть! Тетерева, куропатки, рябчики, коростели, кукушки, сойки, пеночки и прочая мелочь.У меня есть два знакомых свиристеля. Сядут парочкой на ёлку, что   на  границе  моего  участка  и леса, сядут и давай трещать мне о чём-то о своём птичьем. А я на дачном крылечке чай пью. Они мне потрещат, я им посвищу. Вот так и беседуем.

Свиристели  –  они  птицы  степенные, не  хулиганят,  как некоторые сороки  или  пичуги  всякие. Эти пичуги – воришки мелкие – клубнику крадут, когда поспеет. Даже кота моего не боятся, по- тому  что  днём  после  охоты  ночной  спит  мой кот Иннокентий. Но это для чужих Ин -нокентий. Для  нас – Кеша.  А  не  знакомый ну,  просто  не может назвать такого серьёзного ко- та Кешей. У него и язык-то не повернётся сказать «Кеша» семикилограммовому красавцу рос -том мне почти до колена.  Кот важно ходит по двору или сидит в открытой калитке, осматривая окрестности. А  калитку  и  закрывать  не надо! Кешу  в  калитке  не  обойти, а сам он с места не стронется. Его да- же собаки соседские остерегаются.

Соседский телок, овчарка Джон, тот домой по лесу возвращается или по соседней улице  обходит наш дом. Вот такой сторож. И охотник знатный! У нас и животного  мира тьма: просто мы -ши, мыши — полёвки, землеройки, лемминги, зайцы.

Лето для Кеши  начинается  с  мышиного  люда.  Но  он,  паршивец, ловит их, но есть не хочет. Складывает  на  крылечке  утром.  Поймает, принесёт, положит и смотрит на меня, дескать,  вот

какой я добытчик! С десяток принесёт и успокаивается. А может у него зарядка такая.

Мышей  этих  я  догадался  в  компост  бросать – хоть  какая-то  польза  от них. А то сплошной вред. С ними и сотня таких котов, как мой, не  справится. Но по дому мыши не бегают. Это Кешина заслуга. А у соседей, у которых  Джон, мышей в доме  полно. Мыши собак не боятся. Они даже из-под носа у Джона еду его воруют.

К концу  лета Кеша начинает таскать домой зайцев. Ну, не зайцев, а почти зайцев – вырастающих зайчат. Кеша и сам ростом с зайца, и окрас у него подходящий, такой серый с дымкой. На -верное,  он  пользуется  этим,  притворится  зайцем,  затешится  в их компанию, а потом – цап! — подходящего и домой!

Но  теперь  Кеша  перестал таскать зайцев. Может, совесть проснулась кошачья, но я думаю по другой  причине. Думаю, что соседский  телок,  овчарка Джон  сговорился с  другим  соседским

псом  лайкой  Диком и вдвоём они потрепали Кешу. По одному им же не справиться с ним. Наружных следов трёпки на Кеше видно не было, но всё-таки какую-то нервную душевную струну они у него порвали. И  теперь  Кеша  далеко  в  лес не ходит, только вдоль  ручья, чуть  что – прыг через ручей – и  на своей территории. А  далеко  в лес Кеша со мной ходит. Но когда он со мной, зайцы  меня,  наверное,  за  километр чуют, какая уж тут охота. В общем, Кеша зайцев теперь не ловит. Может это и к лучшему. Зайцев ловить – не кошачье это дело. Кот должен  мол ко лакать и мышей истреблять. А это Кеша исправно делает. Молодец!

 

 

 

ДЕЗИ

 

Я бросил  ключи на пол. От шевелящегося клубка отделился один щенок и, переваливаясь, качаясь и падая, добрался до ключей и уткнулся в них тупоносой и смешной мордахой.

- Эта и будет нашей собакой, — решил я – самая храбрая из всех, любопытная и сильная.

Три остальных щенка копошились, тыкались мордочками в материнский живот.

Так оно впоследствии и оказалось: из этого щеночка вырос умный и понятливый эрдель женского  пола, наша  общая  любимица  Дейзи. Мы назвали  её  так, потому  что в это время я перед  своей первой поездкой в Швецию учил английский, на глаза мне попалось слово  deisy, в пере -

21

воде – маргаритка, цветок.  Потом, для  удобства  произношения  Дейзи  превратилась  в Дези.

Она действительно была нашим цветком, росла и развивалась на наших глазах, украшала нашу жизнь, сглаживала некоторые шероховатости семейного общения.

Дези безмерно, бесконечно любила каждого из нас в отдельности  и всех троих вместе. Готова была выполнить любую просьбу. Если б мы все трое одновременно  дали ей три разные команды, её сердце, наверное, разорвалось бы на части от того, что она  не смогла  бы  их  выполнить все сразу.

Дези считала себя членом нашей семьи и была таковой. В отличие  от  трёх наших котов, живших в разное время. Каждый из них был хозяином в доме, а мы все – так, рядом гуляем. Ну, ес -ли гуляете и делать вам нечего, так и быть, почешите мне спинку…

Дези  и  котов  всех  наших любила, а, может, терпела из любви к нам. Коты же издевались над собакой  как  хотели, особенно  последний, живущий  сейчас  Кеша. Он был крупный, хитрый и наглый. Конечно, Дези было наплевать на его крупность – одного  щелчка  её  челюстей  достаточно  было, чтоб Кеши  вообще  не  существовало. Но она не могла этого сделать, Кеша знал и пользовался её благородством.

Место её было под журнальным столиком. Конечно, не очень удобное для  собаки  её  габаритов, но Дези  с  детства  к нему  привыкла и любила, главным образом потому, что я был всегда рядом: читал ли, сидя в кресле, справа от стола, спал ли ночью на диване – слева от него.

Так  вот, я  сижу  у  компьютера, супруга  занята  в  кухне, Дези под столом дремлет. Кеша выспался, ему с кучно, надо  бы размяться. Он  вспрыгивает  на  столик и длинной своей лапой до- стаёт Дези  под  столом, за что  придётся: за  ухо, за  морду. Шерсть у неё густая, хорошо цепля- ется.

Дези это надоедает, она вылазит из-под стола и начинает гонять Кешу. Этот жук хитрый забегает за диван. Дези пытается достать его оттуда лапами, царапает когтями по полу, а  Кеша уже выскакивает с противоположной стороны и цапает её за ногу, притом за ахиллово сухожилье  – знает куда! Дези больно, она щёлкает зубами, Кеша вновь залетает за диван – и всё  сначала.

Или  внезапно  подлетает  к  собаке, встаёт  на  задние лапы и начинает мутузить её по морде с двух сторон передними, стараясь зацепить за нос – самое  чувствительное место. Дези  лает, из -ворачивается, припадает  к  полу, подпрыгивает, в  конце концов, бежит ко мне, прячет нос меж моих коленей и жалуется, потявкивая:

- Да уймите же своего бандита, иначе я хвост ему откушу!

Ещё  в  детстве  сказались  её  ум  и  понятливость. Ну, я  не говорю о всяких там командах: си-

деть-лежать-стоять – это само собой. Месяцев в семь у неё болели уши. Мы  протирали  их ват -ками, мазали, капали. Если она видела флакончик, ватку, пипетку – сразу  же  убегала  под стол. Но не это…

Как-то мы с супругой сидим в кухне пьём чай, говорим о чём-то. Дези  на полу слушает. Я обращаюсь к жене:

- Надо бы Дези уши закапать.

Её, как  ветром сдуло, а  в  руках и на столе ничего не было: все пузырьки и ватки в прихожей

в аптечке.

Ещё более забавный случай.

В спальне  сидим  втроём  на  диване: сын играет на гитаре какую-то пьеску, я проверяю, Дези

лежит, положив голову мне на колени.

А надо сказать, что лазить на диван жена ей не дозволяла. Это Кеше можно было всё,           вплоть  до  того, что, когда  все  садились  за  стол обедать, Кеша прыгал на стул, клал передние лапы на стол и требовательно мявкал: — А мне! – И жена ставила ему блюдце.

Заходит супруга в спальню:

- Дези, ты почему на диване? Ну-ка, слазь!

Дези  спускает  передние  лапы  с дивана, выжидательно смотрит на жену: вдруг передумает…

- Слазь, слазь, бессовестная!

Собака спрыгивает. Ложится на пол, грустная: как же, от папы прогнали…

22

Только супруга уходит, Дези вновь на диване. Я тихонько ей шепчу:

- Дези, мама идёт!

Дези испугано спрыгивает, бежит к двери, выглядывает в прихожую — вправо, влево – нет  ма -мы! И бегом на диван.

Ну, что это? Разве не понятливость, не ум собаки?

Я  вообще  считаю, если  по-человечески  относиться  к  собаке, постоянно с ней разговаривать,

чувствовать в ней друга, в  себе её защитника, то получится наоборот: вы будете собаке другом, а она вам – защитником.

 

ШЕРРИК

 

Шерри – чёрный  спаниель с длинной шерстью, длинными, до  полу, ушами  и грустными глазами. Принадлежал он Ольге – подруге моей жены. Это была не  собака. Это  был  энерджайзер, или, как там называют эти батарейки, которые никогда не кончаются.

Шерри тоже никогда не кончался. И грусть в его глазах была показная. В нём не кончались не только энергия, но и охватывающая всех любовь и дружелюбие. Наказать его было невозможно, да и бесполезно, то есть без пользы для дела. Да и как его накажешь? Нашкодит, начинаешь его стыдить или ругать, он смотрит так грустно-грустно, дескать, не ругай меня, честное слово, я  не  хотел, так  уж  получилось. Я  и  сам понимаю, что нехорошо всё это и больше никогда не

бу ду, правда. – Вот что-то подобное можно было прочесть в его грустных глазах…

Как-то Шеррик  со  своей хозяйкой гостили у нас на даче. Я собрался за грибами, ну и, конечно, взял собак – свою Дези и Шеррика.

Ну, вы знаете, что такое лес -  это не поле ровное – кочки, трава, кустарник между деревьями и прочее. Моя собака легко всё это пересекала, обегала, перепрыгивала. Но ведь и Шеррик  с  его-то росточком! Только он, как мячик выпрыгивал из травы то там, то там, как чёртик из табакерки выскакивал. И так два часа. Я просто диву давался.

Когда пришли  домой, Дези  тут же  бросила  кости  на  пол – она всегда так забавно ложилась: покружится, покружится  на  месте, а  потом всеми костьми сразу, как грохнется и лежит, поло -жив морду на лапы.

А  этот  жук  не  лёг. Пока  я пил чай в доме, он грядку с морковкой потоптал, вырыл два куста смородины, что  я  прошлой  весной  посадил, а  из-под  третьего я его вытащил  за коротенький хвостик – только  он  и  торчал  под кустом. Весь в грязи, уши до земли висят, а глаза грустные-грустные, дескать, эх, не дали до конца  дело доделать. Так, держа за хвостик и задние лапы, я и макнул его в бочку с тёплой водой, чтоб грязь смыть.

Шеррик отряхнулся, обрызгал меня, два раза подпрыгнул на месте и помчался за калитку, посмотреть, где там ещё можно пошкодить.

Я сказал Ольге:

- Послушай, у тебя же не пёс, а сгусток энергии. Им аккумулятор можно заряжать!

- А я и сама заряжаюсь от него, — смеясь, ответила Ольга и побежала догонять Шерри.

 

МАКАРОНЫ С ТУШЁНКОЙ

 

В  конце  августа, хорошим  солнечным  деньком, ближе к вечеру отправились мы за грибами -

я, восьмилетний сын и крупный эрдель  по имени Дези.

Пошли  на  Семёновскую  сопочку. Это  мы  ей  дали такое  название:  она  начиналась  полого сразу за участком нашего дачного соседа Володи  Семёнова. Заканчивалась  каменистым  плато, поросшим белым мхом – ягелем и невысокими, кривыми соснами.

Здесь водилось много маслят и моховиков. Но маслята уже отошли, а моховики  мы не любили: в  сковороде  они  расплывались, были  чёрными  и  неаппетитными. Потому  охотились  мы  на склоне  за  сыроегами  –  любимым  блюдом. Поджаренные  до  корочки,  залитые  яйцом,  да со

 

23

свежей зеленью, огурчики-помидорчики прямо  с тепличной грядки – ах! Вспомнишь – слюнки текут!

Лето было сухое, без дождей, сыроежек почти  не  было. А те, что попадáлись – червивые развалюхи.

А Дези охотилась за дичью. Охотником она была никудышным. Я её специально не обучал, не натаскивал на дичь. Собака у нас была для души, а не для дичи. Но охотничий  инстинкт  у  неё, конечно, имелся: иногда она прибегала из лесу,а её бородатая шерстяная  морда – в  крови, значит, повезло собаке в охоте.

Грибов не было и мы повернули к дому. Невдалеке был слышен  заливистый  лай  Дези – кого-то гоняла наша охотница!

- Глупая,- думал я, — надо  подкрасться  тихонько, а  потом – цап! – как наш Кеша. А ты горланишь на весь лес…

Лай приближался. И вдруг на полянку метрах  в  десяти от нас выскочил зайчонок, почти заяц, за ним Райда, догнала, схватила за шею…

Сын закричал:   - Нельзя! Брось!

Мы подбежали, я взял из собачьей пасти зайца, перевернул на спину. Из  его носа текли струй- ки крови.   - Давай домой возьмём, — плакал сын, — отвезём на станцию юннатов, они выходят.

- Поздно. У него позвоночник сломан. Уже ничего не сделать… -  Я положил зайца в траву:

- Ладно, пусть  собаке  будет. Это  её честная добыча. Зайцев в лесу все ловят: и лисы, и волки. Вон, даже наш сосед Коля-Маленький силки на них ставит…

Мы вернулись домой. Пора было ужинать. Чтó на  даче  обычно  готовят, особенно  мужчины? Правильно, тушёнку с макаронами или макароны с тушёнкой.

Сын неохотно ковырялся вилкой в тарелке:   - Надоели твои макароны. Надо было зайца взять, пожарили бы…   - Ну, тебя не поймёшь, то давай на станцию юннатов отвезём, то давай пожарим…   Надо сказать, что  супруга уехала к своим родственникам в Украину, я хозяйничал один и стол особенно не разнообразил.   Больше  мы к этому случаю с зайцем не возвращались и лишь через несколько лет, уже взрос -лый сын, как-то сказал, приехав на дачу:

- Ты уж извини меня, за того зайца, мне до сих пор неловко…

ЛЕВАЯ НОГА

В  наших  лесах  северных  заблудиться – запросто! Заходишь в лес, идёшь прямо и прямо. Обошёл  вокруг  берёзы, вокруг второй за грибом погнался и дальше прямо пошёл. Прямо, да  в  другую  сторону.  И  всё! Уйдёшь  за  сто  километров в тридесятое царство  Умбское — есть у нас такой посёлок, самый-самый крайний посёлок на востоке Кольского полуостро- ва. Умба называется. Или в тундру Ловозерскую попадёшь, или на границу финскую.

И то, и то – плохо. Тебя же дома ждут, а не в Финляндии…

Вообще-то в лесу надо не только ногами работать, но и головой.

Я вот никогда в лесу серьёзно не плутал. Так, по малости. Потому что, заходя в лес, на солнце  смотрю, на  ветер.  Откуда  светит, куда  дует? Но  если  облачно  и лес  незнакомый, я вот  какую штуку придумал. В передний край корзины втыкаю прутик, захожу в лес, ставлю  корзину прути- ком в том направлении, куда  иду  и  бегаю  вокруг в пределах видимости корзины. На -брал грибов, высыпал и снова бегаю вокруг или дальше иду.

Всё, пора возвращаться, я поворачиваю и назад иду тем же макаром. Только  надо каждый раз впереди  по  ходу  ориентир  замечать: камень, дерево и на него идти. Без ориентира вы посте

пенно повернёте влево,  и выйдете к тому же месту, откуда  уходили. Или, хуже того, ещё дальше. Почему? А вот почему.

Шаг левой  ноги  короче  шага правой, правая нога всё время чуть-чуть вперёд заступает за ле- вую ногу. Чуть-чуть, чуть-чуть, а в итоге человек идёт по кругу. Потому в степи, в пургу, когда нет ориентиров, и  получается так: ходят  и  ходят кругами. А по тропинке, по улице – чего там! – мы прямо ходим и поворачиваем налево, когда нужно. Или направо.

Но  всё  равно  ив лесу, и по улице левая нога ступает чаще и левая ступня больше, чем правая. Внешне это незаметно. А у вас – тем более.  Вы–то ещё  мало в своей жизни нашагали. Но когда вырастете и придёте в магазин обувь покупать, мерить надо на левую ногу. Она же больше! Если  обувь  левую  ногу  не  жмёт, то  правую  и  подавно  не будет. Не верите? Ну, ладно. Станете взрослыми  и  посмотрите.  Только  не  торопитесь  расти,  чтоб  проверить.  Успеете…  Я  правду говорю.

 

ЯГОДЫ-ГРИБЫ

 

Ой,  как тоскливо ягоды  собирать!  Любые,  какие  ни  возьми:  бруснику,  чернику,  морошку, клюкву. Но клюкву ещё не скоро, в сентябре. А морошку – пора, конец июля. А это самое куса      чее время. Я морошку не люблю и не ем – одни косточки. Но супруга очень уважает её. Вот я и думаю: не супругу же отправлять на съедение комарам и мошкаре болотной! Потому  сам  иду.  Вооружа -юсь:  шляпу-москитку, штаны плотные, крепко  штаны  в носки вправляю, сапоги, тюбики-фла -кончики с мазилками. И вперёд!   А на  болоте  бандиты  эти  сквозь накомарник продираются, штаны прокусывают, под одежду забираются – жуть!   Когда  бруснику  собираешь, встал на одно колено возле кочки ягодной – не одну горсть надо -ить можно. А  за  морошкой – каждой  ягодке  поклоны  бьёшь. А некоторым и два раза. Пальцы скоро устают, не такие хваткие, как вначале: нагнулся, дёрнул ягоду, выпрямился, а  ягода меж пальцев проскользнула и на стебле осталась, или в мох упала. И сно -ва кланяешься той же морошине.

А тут ещё сосед дачный  Вовка-лётчик  дразнит впереди. Он уже набрал литровую банку и бегает туда-сюда, выбирает ягоды покрупнее и в рот закидывает. Я сержусь:

- Иди отсюда, не то утоплю в какой-нибудь бочажине!

- Меня нельзя утопить, я бывший лётчик! Я взлечу! – Отвечает он, выплёвывая косточки.

- Ну вот и лети. Жена звала ужинать.

Вовка-лётчик вскинулся и полетел бодро, перепрыгивая кочки, ужинать.

Ну вот, хожу  и кланяюсь ягодам, улетающему Вовке, всему болоту разом. Сколько раз поклониться надо, чтоб набрать пятилитровое ведро?  А на большее меня и не хватит. Если больше, я свалюсь в траву болотную и всё! А насекомая нечисть последние соки из меня высосет…   Ещё  могу  брать  воронику – тёмно-синюю, почти  чёрную, как воронье крыло, ягоду. Потому и вороника. А может, потому что ворóны и вóроны любят её?  Вряд ли. Я что-то не видел, чтоб эти птицы ягоды клевали…   Да  воронику  вообще  мало  кто  берёт. Вот Коля Маленький, наш сосед, да я. Ну, Коля вообще всё берёт, а я по другой причине.

Ягодным комбайном за час – ведро. А потом, не  перебирая, в  соковыжималку. Ведро  спелых ягод — пять  литров  сока. По  вкусу он как вишнёвый и сливовый сок вместе. А я детство на юге провёл, вишню люблю, потому и собираю.   Но всё-таки  ягоды – тоска! Одно и то же. Вот грибы – другое дело! Идёшь по лесу и всё время ждёшь: вот  сейчас какое-нибудь чудо грибное попадётся, вот сейчас встретишь богатыря подо- синового весом в три кило! А не попадается сегодня, но  всё равно ждёшь и другие грибы соби- раешь: берёзовики крепенькие, бодрячки такие, маслятки  на  каком-нибудь песчаном местечке, рыжики-мурыжики – что ни делай  с ними, как их ни готовь, как их ни мурыжь – всё одно вкусные! О белые грузди спотыкаешься, они, как  пеньки крепкие. А то вдруг набредёшь на  цыган -ский табор ребят-опят. Так табором и полезли в корзину. Ну, разве  скучно  за  грибами  ходить?

А  придёт  зима  снежная, темень на дворе полярная, вьюга в окна бьётся, а в кухне свет яркий, грибами свежими пахнет. Откуда зимой свежие? Да из морозилки. Хоть и замороженные были,

а дух грибной на всю квартиру! А огурчики  пупырчатые, укропом обвитые, из банки выглядывают, на стол просятся, а помидорчики крепкобокие сами в миску выкатываются. Вот  ещё  чесночку маринованного выловить. Своё, дачное!

А вот и картошечка поспела. Всё. Прошу к столу!

 

ОТПУСК

 

Летом, когда  отпуск, вы  куда едете? Особенно, если живите на Крайнем Севере? Вот-вот, куда-нибудь на юг, к морю. Надоело  за  долгую зиму в шубы и пуховики  кутаться, хочется на го-

ря чем песке поваляться, в море  поплескаться, побродить  по  бамбуковой  роще. Раньше я бамбук видел только в магазине «Охота и рыболовство»  в виде удочек. А ещё раньше, в детстве — в виде лыжных палок. А на юге — целые  рощи. Плати  деньги  и срезай себе  любую удочку. Вот я и езжу на юг.

Стоял конец июля и я раздумывал, куда бы махнуть, чтоб, как  говорится, и  дёшево, и  со вкусом. А тут приятель мой – главный лесничий нашего заповедника — повернул мои  мысли совер- шенно в другую сторону:

-  Брось ты этот юг. Ну, представь, билетов  нет, в поезде духота, в  курортных  кафешках толчея, назад не выехать, только деньги  потратишь  и  намучаешься. Садись, пиши.

Я  взял бумагу, ручку. Приятель диктовал:

-  Заповедник. Прошу на время отпуска  оформить  меня пожарным  сторожем. Число,  подпись. Написал? Давай сюда.

Я уже понял, в чём дело. Он и раньше приглашал меня в заповедник и я, в  общем, был не против, но приятель продолжал горячо убеждать меня:

-  Со всех сторон выигрыш. Смотри: деньги какие-то заработаешь, месяц дышишь чистейшим воздухом, ягоды-грибы, рыбалка в  море, спокойно  будешь  заниматься  своим  писательством. Ну, и я  к тебе буду наезжать. И лесник там  отличный парень, Володей  зовут. По рукам?

И мы ударили по рукам. Я не очень представлял себе, что  такое  пожарный  сторож, расспросить не успел — приятель уже убегал, бросив на ходу:

-  В пятницу вечером заеду, собирай вещи.

Вы,  конечно,  знаете,  что  такое  заповедник?  Это  как  бы эталон,  образец  природы  со  всей живностью  на   каком-то  участке  территории, который  представляет  всю  природу  края.  По-учёному  это, наверное,  звучит  иначе, но  я именно так понимаю. Так вот, на этом участке ста -раются оставить всё так, как было тысячу, или хотя бы сто лет  назад: и  травы  с цветами, и де -ревья с кустарниками, и зверей с птицами. Но часто разговор идёт  не о том, чтобы оставить, а о том, чтоб сохранить, то, что осталось сейчас.

Каждый год что-то исчезает, уменьшается, теряется: то  танкер  нефть разольёт  в  море, то лес выгорит, то браконьеры редких зверей бьют. О рыбе и  говорить  нечего. А  природа одна. Одна навсегда, на все времена, на всех людей. И не она окружает нас, а мы  её. И  всё теснее и теснее.

Ну, это я немного в сторону ушел, мне же вещи собирать надо. Я это  дело  люблю  -  вещи ук -

ладывать. И вещи свои люблю. И вещи  меня  любят, и знают своё место, потому  долго  у  меня  сохраняются  и  не  теряются. Мне  в  любую  командировку, на рыбалку — пять минут на сборы. А тут до пятницы ещё два дня.

Вообще-то я однажды  бывал в нашем заповеднике. Знаете, где он находится? Возьмите  карту России.  Видите, слева  вверху, где  кончается  суша, топает  зверь, сразу   и  не  скажешь какой: лохматая  голова  с  рогом  на  носу, две передних, вроде тигриных, лапы, мощная задняя и тол -

26

стый короткий хвост.

Весь хвост — это северо-западная граничная часть  нашей страны — Кольский  полуостров. Южный  берег  полуострова  омывается  заливом  Белого моря. Слева залив упирается в город Кан -далакша. Нашли? Вот по обоим берегам залива и на  его многочисленных  островах и находится Кандалакшский заповедник. Наш самый северный заповедник.

Хотя я неправ, потому что севернее, в центре полуострова находится Лапландский заповедник. И снова я  не  точен, так  как  на самой северной границе полуострова  в Баренцевом море опять же Кандалакшский  заповедник — Зеленцы.

Опять я отклонился в сторону. Но в общем-то  всё  это связано с моим отпуском, вернее  работой во время отпуска… Да и разве важно только то, что  прямо?

Два года назад шёл я домой кружным путём и встретил  товарища, а  он  разговаривал с  главным лесничим заповедника, познакомились мы с тем лесничим  и стали  хорошими приятелями. И я теперь собираюсь в этот заповедник на весь  отпуск. А  пойди  я  по  прямой,  ничего  бы  не  было  из того, что случилось со мной потом.

 

 

УСЛОВНЫЙ  РЕФЛЕКС

 

На лесной кордон я прибыл с умным и понятливым эрделем  женского пола  Дези.

Лесник  Володя  тоже был не один – в загородке жили три поросёнка. Он их откармливал, или, как он говорил сам — воспитывал, чтобы сдать, когда вырастут, в совхоз. И, нужно сказать,«воспитывал» весьма своеобразно.

С островов  мы приплывали поздно и слышали издали голодный поросячий  визг. Володя меня успокаивал:

- Ничего, привыкнут. Главное – выработать условный рефлекс, кормить в одно и  то  же время. Я читал об этом.

Но поросята  об  условных  рефлексах  ничего  не  знали и по-прежнему продолжали требовать

положенного природой.

Меня предупредили, что собаку на острова нельзя брать. Ну,  понятно, почему: может  птицу с гнезда спугнуть,  гонять другую  живность:  зайцев,  рябчиков,  куропаток. По этой  причине эр -делька моя оставалась на кордоне.

Она  и  дома часто сиживала одна, никогда не шкодила, и я за неё был спокоен. Но тут  мы нача ли замечать разные недоразумения в своём хозяйстве. Возвращаемся — тазы и ведра во  дворе опрокинуты, картошка  в огороде подрыта, черника, росшая на усадьбе  обглодана с листьями…

Поросята были надёжно заперты, постороннего человека Дези на усадьбу  не  пустит, зверя какого — тем более. Оставался один виновник — она  сама. Я  не  очень верил  в  это, но всякий слу -чай, показывая на беспорядок, грозил ей:

-  Ещё раз увижу, уедем домой.

Райда виновато отворачивалась и уходила в кусты. Это меня настораживало.

Володя говорил:

- Да ты не ругай собаку. Может это вовсе и не  она. Давай  завтра  перед  уходом  посмотрим, а там видно будет.

Назавтра мы собрались, как обычно, спустились к морю, погрузили вещи в катер, а  сами, крадучись, вернулись и залегли в кустах. Пролежали мы целый  час, и  всё  это  время  Дези  сидела          неподвижно посреди  двора, повернув  поднятую морду  в  сторону моря. Володя махнул рукой:

-  Пошли. Пора на острова.-

Вечером  всё  было то  же  самое  и с  вёдрами, и  с  картошкой. Что интересно, поросята  стали меньше визжать. Володя победно смотрел на меня:

- Ну, что я говорил? Эксперимент движется вперёд.

На безобразия он старался не смотреть.

Всё раскрылось на следующий  день.

27

Я собирался остаться на кордоне, привести в порядок свои записи.

Утром помог погрузиться Володе и он, взревев мотором, умчался.

На  обратном  пути  я  завернул в лес, собрал пяток подосиновиков  на  обеденный суп и, когда вошёл  на  подворье,  остолбенел: в  картошке,  похрюкивая,  рылись  поросята, а Дези, умильно

глядя на них, сидела рядом — пасла.

И  тут  я  всё понял. Моя добрая собака, лишившаяся недавно своих щенков, жалела  голодных поросят. Дверца их загородки открывалась вовнутрь, Дези лапами  нажимала на неё, открывала, выпускала поросят, А перед  нашим   возвращением, загоняла   назад. Причём  действовала  она утром только после того, как мы запускали мотор катера, а ве- чером — опять-таки по приближающемуся звуку мотора. Потому-то  она и сидела, насторожив уши, пока мы с Володей лежали в кустах — ждала, пока заведем мотор…

Володю я встречал на берегу. Выслушав меня, он сказал:

-  Вот видишь, условный  рефлекс — великое дело,- и  направился  кормить  своих  поросят.

 

ХИТРЫЙ  ЗАЯЦ

 

История эта случилась в то время, когда я работал пожарным сторожем  в  Кандалакшском заповеднике на Крайнем Севере.

Жил  я  на  лесном  кордоне  вместе  с лесником Володей Щепковским. Служба наша заключалась в том, что мы на катере обходили острова, входящие  в  наши  владения, и смотрели: нет ли пожаров, браконьеров да вообще всё ли спокойно в заповедной жизни островов.

Был конец лета – время напряженное: грибники, рыбаки, моторки туда-сюда снуют.

Один из семи наших островов  назывался  Власов  остров, вернее это были два острова – Большой и Малый. Во время отлива обнажалась перемычка, соединяющая их  в один.

Примечателен остров был тем, что  кроме, основного  населения  его морских  уток – гаг, жили на нём лиса и два зайца. Видно, зимой по льду перешли с материкового  берега да и остались до следующей зимы. Но «жили» – не то слово! Боролись: зайцы за  жизнь, а лиса за  пропитание. И однажды на Малом Власовом острове  нашли  мы  остатки заячьей шкурки. Лиса – хитрая  бестия — во время отлива перегнала  зайца  по  перешейку на Малый остров – там легче поймать — и сцапала несчастного.

Володя грозился:

- Ну, рыжая, погоди! Пойдёшь зимой на материк, уж я тебя!

Мы поохали, посокрушались, завели мотор и пошли к себе на кордон.

Я предложил леснику:

-  А чего зимы ждать? Давай  сейчас  поймаем  лису. Она и второго зайца так  же  загонит, да и уток, наверное, ловит…

Володя укоризненно покачал головой:

- Что  ты! Заповедник! Нельзя вмешиваться в естественную  жизнь. Тут  натуральная  природа! Я же сказал: пойдёт зимой на материк, тут  я её и подкараулю…

Я  ворчал:

-  Природа, природа! Тут зайцы гибнут, а ты — природа…

Но природа распорядилась по-своему.

К берегу мы подплывали, когда  солнце  проходило по горизонту, как раз над Власовым островом. Летом-то солнце  здесь  вообще не  заходит. Я взял  ружье, канистру  с бензином и пошёл в дом, а Володя остался  возиться  с мотором. И  вдруг  я  услышал  его крик:

- Улю-лю! Лови, лови его! Ай, да косой, ай, молодчина!

А от катера к материковому лесу метровыми прыжками нёсся заяц.

- Что случилось? – растерялся я.

- Да понимаешь, заяц-то второй, пока мы ходили  по острову, спрятался в  носовом  отсеке катера, а теперь выскочил – и будь здоров! Ищи – свищи  его рыжая!

Вот какой хитрый заяц. Даже лисы хитрее оказался!

28

СОСЕДИ ПО ПЛАНЕТЕ

 

От  комаров  страдают  все. Особенно в середине лета. Спасение от  них – ветер или вода, если сидишь в лодке на озере или на море с удочкой. Ну, не будешь же всё время в  лодке  сидеть – и по земле ходить надо – работа, дом, дача. И вот на даче только  и  слышишь звонкие шлепки по животам, по рукам, по ногам. В огородах все с тяпками-ляпками  и  в купальниках – позагорать, пока солнышко светит! Вот и загорают.Тяпкой тяпнул – рукой шлёпнул, ногой дрыгнул и снова тяпкой, рукой, ногой. Тяпают, загорают и страдают. И люди, и коты, и собаки.

У кота моего возле ушей кожа красная, накусанная. Он, бедный, бегает, мявкает, башкой  своей под руку лезет, чтоб почесал. Не понимает животное, что ему лучше под  дом  спрятаться  от комаров. Там с зимы прохлада осталась. Даже холод. А коту на солнышко надо, погреться. Греется и страдает.

А несчастная собака с волдырями по всему брюху – там у неё шерсть короткая, жиденькая, кожа  нежная, розовая, а  по  ней  волдыри комариные зудят, чешутся. Собака в ручей плюхнется, лежит, часто дышит, язык вывалив. Так ей легче:  прохладная вода зуд снимает.

Глядя  на   мученицу  свою,  тоже холодной  водой  ноги оболью, живот, на спину побрызгаю – вроде легче.

Я обратил внимание: если комаров не боишься, ходишь спокойно, как будто не так кусают. Но это от самовнушения. Кусают также, просто тебе не так больно.

Когда  я  работал  в  заповеднике  с лесником Володей, смотрю: он ходит голый до пояса и ему хоть бы что! А на меня любой комар садиться, каждая мошка присасывается.

Володя смеётся:

- Я-то здесь давно живу, они меня знают, а ты новенький. Вот они и знакомятся, когда  все  по -знакомятся, не будут трогать.

Ну да, когда все комары со мной познакомятся, тогда мои  знакомые  в городе со мной  раззнакомятся — не узнают – буду один большой комариный волдырь.

Тогда же я вот об этом и подумал: если  человек  боится, от  него  исходят  какие-то  биоволны страха, как свет от лампочки. Мотыльки на свет летят, а комары на эти биоволны.

- Всё — решил, я – не буду  бояться. Снял  рубашку,  хожу,  не  боюсь.  А  комары  обсели  меня, сосут кровь и радуются…

А в доме сидишь, читаешь, или пишешь, или макароны с тушенкой ешь, а комар – з-з-з! Хлоп- мимо! Опять:  з-з-з!  Две  руки  наизготовку  и только комар между ладонями пролетает – шлёп! Разнял ладони, а он кровопийца, живой и невредимый дальше полетел.

Вот, если б кто-нибудь больше меня во столько раз, во сколько я больше комара, вот такой великанище хлопнул меня ладонями своими – всё! Бай-бай, нету больше такого жителя Земли.  А он, стервец, дальше летит. И никаких тебе переломов или сотрясений комариных мозгов.

Позже я узнал из книг, что комары вот почему некоторых не кусают. Если человек долго находится среди этой комарильи, то при каждом укусе, каждый  комар выпускает в кровь специаль -ное вещество: — Я тут был! Другой тоже: — И я тут был! Вещества становится всё больше и боль- ше, доходит до предела. Всё, места больше нет! Комары это чувствуют и думают:

- Нет, этого лесника Володю кусать не будем, мы ему уже всю кровь  попортили. Там вон свеженький стоит! – И на меня в атаку.

Потому-то, когда таёжный охотник  собирается  на  несколько дней в тайгу – это я тоже читал — раздевается, идёт на поляну и ждёт, пока его комары накусают. А потом уже – на охоту.

Ну, не знаю. Это каким же Шварценегером  надо быть, чтоб  вытерпеть  это? Только, если  под общим наркозом!

А я надолго в лес не хожу. А, если на дачном  огороде – вышел, потяпал, чувствую — невмоготу, мазью намазался, репеллентом побрызгался и снова в огород.

А что делать с комарами? Надо терпеть. Да мы много кого терпим – соседей по дому, или – во! Учительницу в школе, или воспитательницу в садике. А они нас  терпят.  А  куда  деваться? Соседи по планете. Вот и терпим.

29

РОСОМАХА

 

В августе моего друга лесника Володю  отправили  в  командировку  в  дальний посёлок Зареченск принимать т населения ягоды-грибы. Перед отъездом он заскочил  проститься  и  пригла -сил меня:

- Откладывай свою писанину, приезжай ко мне. Грибов  наберёшь три  короба. Я  те места  хорошо знаю.

В первую же пятницу я уложил рюкзак, всунулся в сапоги, повесил  на руку корзину и  отправился на автостанцию.

Дорога была долгая с подъёмами и спусками, с дремотой  и  однообразными  разговорами пассажиров о погоде, о рыбалке, о грибах. Я слушал краем уха, но вдруг  моё  внимание привлекло  одно слово:  росомаха.

Я насторожился.

- Петька Травинов,  лесоруб, уже  с  рыбалки  возвращался. Идёт, чует, как  будто  кто  в  затылок  давит.

Оглянулся – никого. Он  на всяк случай ходу прибавил.  А не можется ему: смотрит  кто-то сзади и  всё тут. Ну,  Петька  не  вытерпел, оглянулся  да  как  заорёт! А  с  сосны кто-то  -  шасть  в  кусты. Кто  ж  мог быть? Росомаха, конечно. Повезло, что не кинулась на него.

Другой голос  сказал:

-  Гляди того, повезло. Не  в этом дело. Кабы  не  удочка, прыгнула  б  на  него, как  пить  дать. Он  же  удочку  на  плече  нёс, ну, росомаха  и подумала, что ружьё и не  посмела прыгнуть.

Водитель автобуса резко перебил разговор:

-  Да бросьте  вы, сколько живу здесь, а не слыхал, чтоб росомаха на человека бросалась.

Снова задрёмывая, я подумал:

- Действительно, зачем ей на человека нападать, зайцев здесь мало, что ли…

Проснулся я, когда пассажиры, разминаясь, выходили у поселкового  клуба.

Узнав, где пункт  приема  ягод, я  поспешил  к  Володе. Его зелёный вагончик стоял на высоком берегу речки Иовы. Володя  сидел  на ступеньках вагончика  и охотничьим  ножом  обстругивал коряжку.

Увидев меня, он обрадовано пожал мне руку и повёл в вагончик. Треть   его была отведена под жильё — два топчана, стол,  железная  печка. Остальное  место  занимали пустые  и наполненные брусникой бочки.

На печке булькал чайник, томились в сковороде маслята. Не  торопясь,  мы  со вкусом  поужинали, поговорили о том, о сём и улеглись. Засыпая, я вспомнил о росомахе.

- Слушай, Володь, говорят, росомаха  где-то  здесь  ходит…

Но Володя уже спал.

Наутро он прямо с крылечка показал мне:

-  Вон видишь  сопочка, за ней большая, Лысая  называется. Так  вот, между  ними, в  распадке березняк да осинник. Там и грибы.

Сам он идти не мог, ожидал машину, что должна была увезти принятые лесные дары.

Вскоре я уже спускался по склону малой сопки в распадок. Грибов  в  самом деле  было много, корзина быстро  наполнилась. Я собирался  повернуть  назад, но  понял, что  путь  назад – неизвестно где. Я не знал, нахожусь ли на на спуске малой сопки или на подъёме большой, или  нао- борот. Солнца не было. Ветра — тоже. Никаких   звуков   не   доносилось.  К  несчастью  и  туман опустился, потемнело в лесу.  Я  рас -терялся, пошёл   наугад.  Как  назло, вспомнил  про  росо -маху. Но теперь  мысли у меня были не те, что в  автобусе: «А кто  её  знает, что  у  неё  на  уме, вдруг возьмёт да и  прыгнет…»

Перехватив  поудобнее  складной  нож  -  оружие  всё-таки!  — я  пошёл  быстрее .

Мысли — мыслями, а глаза  привычно  шарили в траве, выискивая  грибы. Нагнувшись  за  очередной волнухой, я вдруг услышал  треск  ломаемых  сучьев,  громкое  дыхание.  Резко   подняв

голову, увидел:  что-то большое и тёмное неслось на меня. Я не успел бросить корзину, поднять

30

руки для защиты.

В голове  пролетело: «Ну, всё конец, росомаха!» А это большое и тёмное ударило меня передними  лапами  в  грудь  и…  начало  лизать  лицо, громко взлаивая. Я  стоял  столбом, в  висках стучало: «Да это  же собака, собака, собака.»

Придя в себя, я гладил её влажную шерсть и приговаривал:

- Ах ты,  росомаха  моя, росомаха…

Я  совершенно  забыл, что Володя приехал в Зареченск со своей умницей овчаркой Альфой.  А  мы  с ней ещё в заповеднике, где Володя работал лесничим, успели  подружиться. Видно, накануне, когда я  приехал,  Альфа всю ночь бегала по  своим собачьим  делам, а  утром, когда  вернулась, Володя послал её по моему следу. Вот она и нашла меня..

Я скормил  Альфе захваченные  бутерброды. А  тут  и   туман рассеялся, и  солнце  выглянуло.  Повернув  к  нему  левым  боком, я  уверенно  зашагал  к  посёлку. Альфа  бежала  впереди.          Глядя на неё, я думал: «Конечно же, росомаха не прыгнет на человека. Делать  ей нечего, что ли?»

 

ЗЕМЛЯК

 

Как-то, в  начале сентябре, мой друг лесничий  Володя Щепковский – беспокойная душа – позвонил мне:

- Слушай, тут у меня пару дней свободных образовалось. Не хочешь ли махнуть за форелью?

Как же не хочешь! Форель – царская рыба! Конечно, хочу.

Форель я ловил только однажды. На заре кооперации в посёлке Зеленоборский те самые кооператоры огородили сетями часть Ковдозера, запустили туда  сеголеток  форели и, поплёвывая, ждали, пока она нагуляет вес, чтоб потом продать её с выгодой.

Но ждали, поплёвывая, напрасно. Периодически в августе из  Белого моря за  косяками селёдки-беломорки в залив устремляются маленькие киты-белухи и тюлени.

В  это  время  вкусной  беломоркой лакомятся все: белухи, тюлени, треска, зубатка, неленивые жители нашего края.

Так вот, тюлени по всяким протокам-проливам заплыли в Ковдозеро, нашли огромный садок с форелью  и  прорвали сети. Рыба  врассыпную  бросилась из плена. Но далеко не ушла, тут же и кружилась  в  поисках  пищи.  Тогда  я  и  наловил  форели – такие  замечательные серебристые

оковалки по 800-900 граммов! Ловить её было просто: голодная она сама на крючки бросалась.

В  предвкушении  подобной  рыбалки я и поехал с Володей. Три часа на его «Ниве» и ещё пол -часа пешком по лесу мы добирались до какой-то глухой лесной речушки.

Это была совсем другая рыбалка  и  другая форель. С длинной удочкой-телескопом пробираться  по  зарослям  вдоль  речушки  было  просто мукой. Удочка застревала в ветках,  тонкая леска цеплялась за всё: за траву, за листья, сучки.

Всё  же  часа  через  четыре мы вернулись к машине с уловом: штук по тридцать стограммовых форелек.

Володя ловко развёл костёр, мы сварили уху, подкрепились. Время у нас ещё оставалось и Володя предложил:

- Тут недалеко есть чудный малинник. Пойдём детишкам ягод наберем.

Захватим  чайные  кружки, мы  отправились  за  малиной.  Она  и  впрямь была замечательной:  тёмные  крупные ягоды рясно висели на стеблях. И сам  кустарник  был  сочным, зеленным, до -ходил нам почти до груди.

Мы  собирали  ягоды, бросая  по  очереди  то  в  кружки, то  в рот. Я обернулся посмотреть, где солнце и вдруг метрах в тридцати увидел, что кусты малины шевелятся, наклоняются.

- Володя, смотри, кто-то ещё малину собирает!

Володя  сделал  мне  непонятный  жест  рукой, прижал  палец  к  губам, но  было уже поздно, я громко крикнул:

- Эй, земляк! Покажи, что набрал?

31

Володя  побледнел, а  над  тем  местом, где  кусты  шевелились, на полметра над ними поднялась  тёмная  мохнатая  голова.  Маленькие  круглые  глазки холодно смотрели на нас. Мощные передние лапы были согнуты перед грудью.

- Медведь, — обмер я, — а дома не знают, куда я поехал. Не найдут теперь.

Володя одной рукой выхватил что-то из кармана, второй – дёрнул за шнур на этом предмете и швырнул в медведя. Предмет летел, кувыркаясь  и  шипя, ярко  горел  флюоресцирующим  светом.

Медведь, взревев, бросился от нас. Мы, заорав, бросились от медведя. Как мы оказались возле машины, я не помню. Володя схватил ружьё с заднего сиденья «Нивы», зарядил его и стоял, прислушиваясь.

Через 10 минут он облегчённо сказал:

- Всё. Отбой.

Назад мы ехали молча. И лишь, когда выехали на укатанную дорогу, Володя достал  из  карма –

на второй фальшвеер – такой специальный аварийный факел, который  и  в  воде горит — бросил

его в бардачок и улыбнулся:

- А ты вообще-то правильно сказал: земляк! Все мы на Земле этой земляки друг  другу. А мед -ведя сейчас бояться не надо. Он сейчас неопасен. Сыт — ягод навалом.

Откинувшись на спинку сиденья, я думал:

- Ага, неопасен. А фальшвеер и ружьё ты зачем взял? Браконьерам, что ли?

 

 

ОХОТОВЕД

 

Однажды дождливым и стылым днём звонит мне Володя, лесничий:

- Собирайся  быстренько! Нас  приглашает  в  гости  главный  охотовед Виктор Кабинет. Лосиного мяса покушать. И он давно хочет с тобой познакомиться.

Я подумал: — Фамилия – Кабинет, а человек не в кабинете — в лесу работает…

В  такие  осенние  дни, когда  полярная  ночь уже рядышком за сопками присела и ждёт только своего часа, чтоб  встать  во  весь  рост, и  одним махом накрыть своим тёмным покрывалом всё

Заполярье, в такие дни очень тоскливо. Долгая ночь впереди.

Даже книги не радуют в такие дни.

Я, конечно же, с радостью согласился.

Народу у охотоведа собралось человек десять. Познакомились, за стол уселись.

Стол был богатым: дары леса, моря, усадебного хозяйства и магазинные яства, но  гвоздём  кулинарной программы было лосиное мясо – котлеты, рулеты, жаркое, ещё что-то…

Когда первый аппетит угомонили, хозяин говорит:

- Вы оставьте в животах местечко – угощу вас лосиной губой!

Я читал, что лосиная губа – это деликатес.  Губу я не ел, да и мясо лосиное впервые  пробовал.

Через какое-то время Виктор-охотовед сокрушенно покачал головой:

- Жаль только, что осень, дождь льёт и в лесу промозгло…

- Ну, так и что? — спросил кто-то

- Да, видите ли, лось — он слабый на нос.  В  такую погоду у него всегда насморк, из носу течёт, губа пропитывается этим самым…

Мужчины смущённо переглядывались, женщины брезгливо отворачивались от тарелок.

Мы с Володей, пошли в кухню, где охотовед жарил на сковородке лосиную губу.

- Ну, как я, ловко обрубил хвосты? – Подмигнул охотовед.

- Как это? — взглянул на него Володя.

- Народу-то много, а лосиная губа – гляди какая – на сковородку еле-еле. Всем не хватит…

Блюдо  из  лосиной  губы  ел охотовед, причмокивая, Володя — пару  кусочков – он  человек не брезгливый, всего повидал, ну и я – надо же попробовать, когда ещё доведётся.

Никто из других гостей к блюду не прикоснулся.

32

Больше мы с Володей к охотоведу в гости не ходили. И фамилия его была не Кабинет, а Кобинет. Да и лоси насморком не страдают.

А лосиная губа была, так себе. Склизкая какая-то…

 

 

ГОСТИ

 

Я торопился. Мои приятели-рыбаки в этот раз не могли составить мне компанию.

Не очень-то приятно  в наших  лесах ходить в одиночку. Кажется  всё – то  же  самое, да  не то: солнце, вроде, не такое яркое и чаще тучи набегают, и тропка ýже, и путь длиннее. Неуютно.

Шёл я сюда второй раз, а впервые — месяц назад в компании из четырёх рыбаков.

Заросший лесом полуостров, шириной метров восемьсот  в  начале, через два километра выходил трёхметровой песчаной косой к воде. С противоположной стороны был скалистый  остров -ной берег. Слева и справа – водное  пространство  залива. Вот по этому проливу между косой  и островом и ходила треска. В прилив здесь можно было ловить на донку с берега, без лодки.

Примерно  посередине  путь  преграждала  колючая проволока с калиткой, в стороне – низенькая избушка, которую в прошлый раз рыбаки называли «домиком пастуха».

Стояла середина августа, треска в это время ещё ловилась и, в предвкушении рыбалки, я бодро топал по тропе, чтоб успеть половить по полной воде, в самый клёв.

Дойдя  до  места, снял  рюкзак, закинул донки и, пока рыба принюхивалась к наживке, успел и сам перекусить, и попить чаю из термоса.

Начался  клёв, клёв  так  себе – за полчаса  выловил пару тресóк граммов по пятьсот, как раз на жарёху.  Более крупную треску жарить плохо – разрезанная — она в сковородке разваливается на куски. А лучше  всего — трещùнки  небольшие, граммов  по  сто пятьдесят, тогда она получается целенькая, с хрустящей корочкой – сплошное обжорство!

Пока я рассуждал тут о жаренной треске, начался настоящий жор! Я вытаскивал леску, снимал рыбу, не глядя, бросал за спину на песок, затем вторую донку, потом снова первую…

Вдруг спиной  и  затылком  почувствовал:  сзади что-то изменилось. А в следующее мгновение не только почувствовал, но и услышал за спиной  громкое дыхание. Даже не дыхание, а сопение и не в две ноздри! Носов было много…

Всем туловищем резко я развернулся на сто восемьдесят градусов.

Ну, ничего себе! Передо  мной  стояло  стадо  телят. Да нет, не телят, а таких телячьих тинейджеров. У них даже рожки были.

Впереди — крепенький  чёрный  бычок с белыми пятнами на спине и боках. Видать, атаман. Он махал хвостом и, нагнув голову, исподлобья смотрел  на меня. Хорошо, землю не рыл копытом.

- Ага, — подумал я, — сейчас, небось, бодаться  полезет. А мне-то  чего  делать? Надо  отступать. Не драться же с коровьими малолетками…

Я поднял  к  груди  рюкзак для защиты, на всякий случай, отступил к воде. С рюкзака на песок свалился кусок булки. Бычок посмотрел на булку, громко выдохнул воздух, взял её и начал жевать, широко двигая челюстями. Потом  повернулся, обошёл  сбоку  стадо  и  через  траву, через мелкий кустарник пошёл к лесу. Телята за ним.

Больше я не рыбачил, да и отлив начался. Собрал снасти, рыбу, разбросанную на песке, и пошёл домой.

Позже я узнал, что колючая проволока, перегородившая полуостров, не позволяла телятам уходить оттуда. Здорово! С одной стороны «колючка», с двух других сторон залив сходился берегами к моей косе. В этом треугольнике телята сами нагуливали вес. И пасти не надо.

Теперь, собираясь  рыбачить  на  Телячью  косу, я  всегда  беру  пару  батонов. Часть, разломав

на куски, кладу прямо на тропу, часть беру с собой: вдруг ко мне опять пожалуют телячьи гости. Будет, чем угостить.

 

 

33

ВСТРЕЧА

 

Я возвращался с рыбалки с Телячьей косы, как я её сейчас называю, без улова. Но не огорчался. Два километра лесом, налегке – это же удовольствие! Грибы, ягоды, птички всякие порхают с ветки на ветку, зверьки в кустах шастают. Смотри, слушай, наслаждайся.

А нет – так просто идёшь, мысли всякие думаешь.

В этот раз я собирался поискать   коряжки. Найдёшь  такую коряжку, и вертишь во все стороны, пока не проглянется что-нибудь: зверь какой, чудище какое…  У меня  полно  этих  лесных диковинок: слоновья голова с поднятым хоботом, олень с  рогами, пеликан, ящерица варан, леший, русалка и много чего ещё…

Есть  даже  лошадь, прыгающая  через  барьер. Вот  так целиком и нашёл её! От коры очистил, отшлифовал. Только  правую  заднюю  ногу пришлось отдельно искать и приспосабливать. Нашёл! Даже копыта есть – из шапочек желудей.

Шёл я не по тропе, а вдоль залива, так, чтоб лес видать и берег. Море  часто  выбрасывает  всякие коряги, уже готовые, отшлифованные солнцем и ветром. Но с ними возни  много: надо  мо- торкой  буксировать, потом  на  машине  везти. Уж  очень  они  большие. Но  я смотрел по при -вычке на берег, ну и в лес, конечно.

Ничего  подходящего  не  попадалось. На берегу – стволы  белые, гладкие, в  лесу за берёзкой  голова лося с рогами. Зачем она мне? У меня уже олень есть…

Стоп! Я встал, как  вкопанный. Это  не  голова  лося с рогами. Это же настоящий, живой лось с рогами и ногами! И  с  большой  горбоносой мордой, и  волосатой верхней губой, и с большими тёмными глазами, и уши большие, кульком.

-  Вот-те  раз! – Думал я. – А  мне-то, что  делать?  Бежать? Ага, убежишь  от него. Да у меня и руки, и ноги от страха деревянные…

Лось смотрел на меня, я смотрел на него.

Ой-ё-ёй! Губы дрожали, по-моему, и зубы стучали. Вам, небось,  смешно. Ну, а вы как бы себя чувствовали? Не дрожали бы? Значит, вы очень храбрые, а я не очень. Но всё же негромко и спокойно, по возможности, стал говорить, глядя лосю прямо в глаза:

- Ну, что ты стоишь? Ты такой большой, сильный, красивый, а я маленький, слабый человечек. Мне страшно. Но я люблю и лес, и зверей с птицами, тебя люблю. Но всё равно, иди себе, иди!

Лось будто понял меня, переступил передними ногами, потом ещё  раз, медленно  развернулся и, медленно же, как в замедленной киносъёмке, пошёл вглубь полуострова.

Когда я рассказал об этой встрече приятелям-рыбакам, они не поверили:

- Да брось! Ты коряги искал, вот тебе и привиделся лось вместо коряги. Лоси северо-восточнее  за перевалом обитают.  А там, где ты был, никогда их не видели.

- И ничего не  привиделось! – Думал  я — Этот  лось, наверное, специально  пришёл  показаться мне: вот какие мы настоящие лесные красавцы, а не то, что твои коряжки!

Но коряжки я продолжаю собирать, А длинными, зимними вечерами, когда я их  обрабатываю, всегда вспоминаю лесного великана-лося.

 

 

С  ЛЁГКИМ  ПАРОМ!

 

Пришла как-то к нам в Кандалакшу «Кандалакша». Как это? А  очень  просто: «Кандалакша» — это огромный корабль ледокольного типа. Он и зимой, и летом  ходит.  Пару  раз  в  год  непременно в наш порт заглянёт, чтоб взять груз для Дудинки, Амдермы, Певека.

А на «Кандалакше» судовым врачом работает  мой  друг  Олег Патрушев.  И  вот  звонит Олег:

-  Привет, тёзка! Мы тут причалили ненадолго, давай, подгребай в гости.

Время было субботнее, жена как раз пирогов напекла, взял я гостинцев для  друга — и в порт.

Встретил  меня  Олег  у  проходной  порта  и повёл на судно. Не  судно, а  дом  пятиэтажный, а

может и выше. Только дома у нас серые, скучные, а этот: борта оранжевые, палубные надстрой-

34

белоснежные! Знаете, почему борта  оранжевые? А  чтоб  во  льдах  заметнее было.

Пока  добирались  до  каюты, я  головой  вертел  во  все  стороны, на трапе  чуть  не  грохнулся вместе с пирогами. Без  привычки. Хотя каждый день поднимаюсь к себе на четвёртый этаж. Но трап — это не лестница.

Каюта у судового доктора, как однокомнатная квартира: с  душем,  с  туалетом  и  кроватью,  и диван, и стол  симпатичный, и  лампа  настольная  есть. Но сразу  видно, что  это  не квартира, а каюта, потому что здесь не окно, а иллюминатор, не кровать, а  койка  с  бортиком и мебель вся к полу  привинчена. Догадываетесь, почему  всё  это? Вот-вот, чтоб  во время шторма не ёрзала. И вообще, в каюте у Олега порядок. Моряк же!

О чём могут говорить друзья, не видевшиеся полгода? Обо  всём. Вот  мы  и  говорили. Долгодолго. Не знаю сколько, часы дома забыл.

Когда  наговорились, пошли  в спортзал, погоняли на велосипедах, мяч в кольцо  побросали. А потом самое интересное!

Сначала жарились в сауне, потом остывали в бассейне. И снова: сауна  -  бассейн, сауна —  бассейн. Устроили соревнование:  кто дольше на полкé  высидит. Олег, конечно, выиграл. Зато я  в бассейне обогнал его, хоть он и моряк.

Потом, отдуваясь, пили чай из самовара, пироги ели.

Замечательный корабль! Всё  здесь есть. Можно б ещё остаться, да пора и честь знать. Начал я домой собираться, да только гляжу на  Олега, а лицо у него какое-то  странное: вытянутое, глаза большие, рот  открывает,  но  молчит, только  рукой  в иллюминатор показывает. Я посмотрел – мамочки! – плывём. И берега не  видно. И вода до горизонта…

Я забыл, что «Кандалакша» ненадолго в наш порт заходила  и тёзка мой забыл -  заговорились, запарились.

-  Я сейчас! – крикнул Олег и помчался в рулевую рубку. Скоро вернулся: — Всё  тип-топ! Сделаем небольшой крюк, из  Беломорска  вышлют  катер, туда доплывёшь на катере, а  дальше поездом доберёшься.

Через час я спускался  по  штормтрапу  в  подошедший  катер, а Олег махал рукой с борта:

-  Зимой снова зайдём. Попаримся. Будь здоров!

Ещё через час я был в Беломорске. Ближайший поезд на Север  шёл  в  четыре  часа  утра. А из дому я вышел в четыре часа пополудни. Прикинул: 12  часов парился. Ничего себе!

В квартиру я звонил с приготовленной заранее покаянной речью. Но  домашние  мои  встретили меня со смехом. А сын поздравил:

-  С лёгким паром!

Оказалось, радист с «Кандалакши» по просьбе Олега связался с диспетчером нашего  порта, а тот позвонил ко мне домой и предупредил, чтоб не волновались…

Вот как. Моряки друзей в беде не бросают!

Теперь я даже в  баню, что в двух шагах от дома, беру часы. На всякий случай.

 

ТЕЛЕСОПКА

 

Она у меня прямо из окна видна. Ну, стоит она  не  у  дома, конечно. До  речки  надо  идти, перейти её, простучав каблуками по деревянному настилу моста, дойти до лыжной базы – там она начинается. Хотя, если  говорить по правде, начинается она от моря. Да и все сопки начинаются от моря. Или спускаются к нему. И город весь, и вся талая вода с бензиновыми и масляными де- лами, со всей городской грязью спусуаются к морю. А летом – дождевая.

Потому  пропадает  треска  и  сельдь-беломорка  из  прибрежных вод. Да и правильно. Вы ведь

тоже не пойдёте гулять в грязь…

Так вот, Телесопка. Её все так зовут. Догадались почему? Правильно, на ней телевышка  установлена. Днём её заметно по белым и красным ярусам металлических конструкций, а ночью по красным сигнальным огням. Это для лётчиков.

 

35

Я  смотрю   на  Телесопку   и   думаю:  вот ведь  как  интересно  получается.  Ретрансляционная станция  с  сопки  в мою квартиру, на мой телевизор передаёт ну, например, Первый канал. Эту же передачу  в  это  же  самое  время  смотрит жители Находки и Новороссийска, и других мест. Значит, мы  все  соединены нашей Телесопкой. Значит, Телесопка нужна не только для жителей Кандалакши, а  для  всей  страны. Страна  о  на с через  нашу  Телесопку  узнаЁт, а  мы обо всей стране. Она связывает нас.

Хотя по мобильному телефону я могу быстрее связаться с Камчаткой. Но мобильник связывает только двоих, а Телесопка — меня и вас или по одному, или всех сразу, смотря сколько  чело- век сидит сейчас у телевизора. Хотя вы, наверное, новости не смотрите…

От лыжной базы на Телесопку ведёт просека. Зимой её хорошо видать: такая белая лента вниз спускается.  По  ней  можно  к  телевышке  подняться, но  тяжеловато: всё  время  круто вверх и вверх. Спускаться лучше. Но сначала надо подняться…

Наш прежний главный врач был очень правильным человеком: не  курил, ненавидел  алкоголь, много ходил пешком, причём, зимой без шапки, но свою шапку – пирожок — всегда под мышкой держал почему-то. Может, когда рядом не было подчинённых, он надевал её, а, когда кто-то по- являлся, он быстро кидал её снова под мышку…

Вот этот главный доктор нашей больницы и нам прививал здоровую жизнь, нет, не  без  шапки ходить, а вообще ходить и двигаться. Летом устраивал выезды за грибами и ягодами, или  вывозил на сенокос для совхозных коров, они тогда ещё живы были… Или организовывал  спортив -но-туристические  соревнования  на  берегу  реки  Канда: кто быстрей палатку поставит, бегали, прыгали, через Канду по канату перелазили.

Ну, а  зимой  всех  звал  на лыжню на Телесопку. Охотников было не много. Но вот когда надо

было сдавать зачёт по ходьбе, шли все, кроме дежурных служб, отчего ж  в  хорошей  компании не прогуляться?

Собирались у лыжной базы,отмечались, нам давали бумажные номерки и затем вразнобой шли к телевышке. Дорога поднималась полого вокруг сопки, особо не уставали, шли с  удовольствием, разговаривали. На  работе  же – некогда!  То  больные  поступают,  то врачебные приёмы, то

вызовы, то операции, то консультации – у кого что. Перебросишься парой фраз, и дальше побежал. А тут – говори, не хочу!

На вершине отдавали номерки, снова отмечались и по домам, или кто куда. Кто назад по дороге, кто по просеке с ветерком вниз, если храбрый.

Смотрю сейчас на Телесопку и думаю: вот построили телевышку – и она осталась, потом прорубили просеку – и она  осталась. Тот  главный  врач  давно на юг переехал, а его походы в памяти остались. Сделал дело – и оно осталось и запомнилось:

Останется то, что оставил,

Не будет того, что не смог…

 

 

ПЕРЕВАЛ

 

Добраться  к  нему  просто: по  широкому  мосту  через Ниву и дальше по асфальтовой дороге. Она здесь одна и ведёт к самому юго-восточному на Кольском полуострове посёлку Умба.

Идти недолго, минут сорок, но вверх и вверх – на перевал же! До  конца  подъёма поднимешься — это и будет перевал. Но лучше пройти ещё немного вверх до макушки горы Крестовой. От- сюда видно всё: город – вот он! Но не из-за этого я забираюсь сюда. Я смотрю левее, на залив с его десятками островов, на залив, уходящий до самого горизонта. Там где-то Ворота Белого мо- ря, дальше – открытое море.

Внимание моё, как всегда, привлекает небольшой каменистый остров. На его склоне  установлен  створ. Знаете, что  это? Это  такой  огромный  щит, покрытый  флюоресцирующей краской. Видно  его  и  днём, и  ночью.  Меж  островов проходит фарватер – путь, по которому движутся

 

36

корабли. Но на воде его не видно. Это на дороге нарисовали белую осевую линию и езжайте туда и сюда. А на воде как? Вот для этого и нужны створы.

Створы для корабля, как  дорожные  знаки  для  автомобиля. Только машины придерживаются своих знаков, а корабли от створов уходят. Как это? А вот как.

Отходит судно от причала. Рулевой держит курс на первый створ, о котором я говорил, никуда не поворачивая  штурвал. Кстати, штурвалы давно уже не такие, как в фильмах про пиратов, где нужно изо всех сил двумя руками крутить штурвал, чтоб корабль повернул.

Сейчас штурвал не больше автомобильной баранки. Можно одним мизинчиком повернуть корабль. Представляете, нажал одним  пальцем  на  штурвал  и огромный корабль в десятки тысяч тонн весом поворачивает. Сказка!

Но никуда поворачивать нельзя, нужно на створ  держать. Держит  рулевой, держит корабельный штурвал, потом – раз! Слева на берегу появился другой створ. Всё, от первого надо отвора- чивать, на этот, на второй держать, потом появляется третий створ, потом  следующий. А руле -вому надо только внимательно следить за каждым новым створом. И корабль никогда не заблу- дится среди островов. И под килем глубина очень большая – и океанские суда пройдут, и  воен- ные корабли. Идут корабли по фарватеру, по самому глубокому проходу – так створы  располо- жены. И попадают суда в открытое море. А там уже  штурман  по  своим  картам  прокладывает курс.

Но в море скучно плыть. То ли дело по большой реке, например по Свири, по  Шексне, или  по Волге. Чего это я про реки вспомнил? А потому, что плавал я по этим рекам и не только плавал, но и рулил. Нет, не  рулил, а за  штурвалом  стоял! Не один, конечно, со мной рядом настоящий рулевой был, но штурвал я сам держал.

Вот на реке интересно, особенно на поворотах, когда река поворачивает.

По  реке,  как  по проспекту,  движение:  теплоходы,  баржи, «Ракеты»,  «Кометы», катера. Капитаны приветствуют друг друга, обмениваются новостями, докладываются капитану порта, ес- ли порт проходят. Рация в рубке всегда включена.

Однажды – на Свири это было – голос диспетчера порта:

- Всем судам, идущим снизу, зяблика не видали?

Я попросил у капитана бинокль и начал изучать лес на берегу.

- Да  разве  его в лесу заметишь, там и тетерева не разглядеть, не то, что какого-то зяблика. – И отдал капитану бинокль. Капитан ухмыльнулся и ничего не сказал мне.

А тут Свирь поворачивает направо, я вписываюсь осторожно в поворот, а из-за поворота вылетает такой праздничный бело-голубой катерок, а на его борту читаю: «Зяблик».

- А вот и «Зяблик», — капитан подмигнул мне.

Оказывается  «Зяблик» — это  проверочный катер, он  следил  за  порядком на реке, за глубиной речного фарватера. Наверное, рация отказала или ещё что, вот его и искали.

А в море иначе. Когда прошли устье Волги и вышли в  Каспийское  море, мне  снова  доверили штурвал. Ну, а  в  море что? Туда повернул – вода и горизонт, сюда повернул – вода и горизонт, а рулевой Слава тайком показал мне кулак – не балуй!

А  потом  и  баловать  было  незачем – зыбь  пошла. Это такая длинная волна метров двести или пятьсот только не в высоту, а в длину. Вот она длится, длится, тянется, переваливается,  поднимается, опускается медленно. И корабль с ней. На воде волн  не  видно. Зато  внутри  тебя  тоже всё переваливается, опускается, давит, стонет, хоть ложись в койку. Но я же не для того первый раз в море попал, да ещё за штурвалом стою, чтоб ложиться.

Ногами упёрся в пол, зубы сжал, штурвал держу и сам держусь! И выдержал, хоть и позеленел весь. Это мне рулевой потом сказал, что я был одного цвета с морем. Зато вахту выстоял! И капитан мне руку пожал:

- Молодец! Годишься в моряки!

Моряком  я не стал. Но живу теперь у самого Белого  моря. Прихожу  на  перевал, вижу море и чаек, вижу отходящие от причала корабли, предотходную суету моряков на палубе и много чего ещё вижу. И обо всём могу рассказать…

 

Запись опубликована в рубрике ПРОЗА. Добавьте в закладки постоянную ссылку.

Один комментарий: У нас на крайнем севере.

  1. Уведомление: Новая книга Олега Бундура | Искусства и ремесла Кольского Севера

Добавить комментарий